Потому, что люблю - [5]

Алексей же не смог даже забыться. После полуночи он осторожно высвободился из кольца Надиных рук, вышел во двор и как вор прокрался к своему крыльцу. I] комнате у матери горел свет. Тоже не спит! Но как только Алексей постучался в окопную раму, свет погас. Смотрел на темное окно, уверенный, что мать наблюдает за ним, плачет, конечно. Как дети, играющие в прятки! Кому это надо? И зачем?!

Но все же он не сразу ушел со двора, хотя уже и не надеялся, что мать откроет двери, откликнется. Хотелось поговорить с ней, как в тот раз, один-единственнын. Приехал тогда Алексей из армии в отпуск на десять дней. Мать нажарила картошки с салом, поставила на пол огурцы собственного соления, грибы, сметаной их залила обильно — так любил Алексей.

«Угощайся, сынок, ни разу мы еще с тобой не сидели, не говорили, все я тебя за мальчишку принимаю...»

Стала о себе рассказывать. Первый и, видно, последний раз. Такую мать, как в тот вечер, Алексей еще не шал. Возможно, радость встречи растопила ее суро-пость, а может, солдатская форма сына вызвала воспоминания.

«Вот, считай, сынок, я прожила уже свою бабью жизнь. Все... Обошла меня любовь, рядом была: руку протяни и возьми, да только рука моя короткой оказалась, дотянуться не успела, как злодейка перехватила мою любовь, завладела ею... А ты к ее дочке бегаешь!

Неужто мать не жалко? — Она сжала кулаки, потрясла головой. — Отец твой был хороший человек, ничего не скажешь, не обижал меня, жалел. А я не любила его, хоть и старалась, принуждала себя к ласке, покорности. Не дай бог тебе, сынок, такое испытать!.. Тяжелое такое послушание, мука одна...»

Улыбнулась. Но от этой улыбки у Алексея в горле запершило.

А мать снова за свое, скорое всего она думала вслух;

«Василия не за то осуждаю, что другую полюбил. За предательство корю: врать-то зачем было? «Теперь нас с тобой, Варюха, никакие силы не разлучат!» А увидел другую, покрасивше, и нюни распустил...»

Алексей любил мать, понимал ее, сочувствовал, но даже ради нее не мог отказаться от Нади,— эта девочка стала как бы частью его самого...

— Мама! — позвал он, приблизив лицо к стеклу.— Мама, открой, давай поговорим спокойно.

Дом казался заброшенным, нежилым.

— Мама, если ты не впустишь меня, завтра мы уедем. Открой, мама, я же знаю, ты не спишь!

Родной дом холодно смотрел на него темными, сердито поблескивающими окнами.

Вернулся к соседке.

Утром Надя достала из чемодана платок — тот, что вчера Алешиной матери дарила, развернула, подняла его перед окном, будто через него хотела поглядеть, что на соседнем ДЕОре делается, потом сложила аккуратно, сунула в полиэтиленовый мешочек — он слипался, не впуская платок,— обернула еще тряпицей белой — узелок сделала, посмотрела на мужа строгим, решительным взглядом, вышла и смело направилась во двор свекрови. Там она привязала сверток к ручке входной двери.

Алексей с трудом оторвал взгляд от этого, как бы приникшего к груди дома, белого свертка.

Вернувшись, Надя присела, положила руку на стол, другой взялась за спинку стула: поза такая, что, в случае чего, сразу вскочишь,—■ воинственная. Алексей с интересом, выжидающе смотрел на жену.

— Алешенька, ты в нашей семье старший, я тебе доверяю, мы сделаем так, как ты рассудишь, но я и свое хочу сказать. Мне жалко ее... Твою маму. Ей нелегко. Я, может, тоже не встретила бы такую, как я, невестку хлебом-солью. Человек ожесточился от обиды... Нам вот что надо сделать: уехать. Но не к моим родителям, нет! Твоей матери еще тяжелее будет.

— Куда же мы поедем? — усмехнулся Алексей.

Надя встала, подошла к мужу, положила руки ему

на плечи и, закинув голову, посмотрела в глаза:

— Мир велик. А когда крепко на ноги станем, легче будет ладить с родителями. Ну, как, Алешенька, что ты на это ответишь?

— Умница ты моя, умница! Ох, отлегло от сердца... Я сам думал об этом, да боялся тебе сказать... Был уверен, что позовешь меня к своим...

— И поехал бы?

Алексей кивнул:

— Видишь ли, Надя, сам-то я пока что как былинка па ветру. Специальность у меня — всего понемногу, а как следует — ничего. И знакомых, куда можно было бы поехать, приюта на время попросить, тоже нет,— не .чавел, не думал, что понадобятся какие-то адреса. Хорошо хоть твои родители дали нам деньги «на черный день», будто чувствовали, что он не за горами...

Алексей исколесил почти весь город, который, по всему было видно, недавно поселком был. Пятиэтажные дома-близнецы, окаймленные узкими, заасфальтированными дорожками, наступают на пятки, оттесняя к реке старые постройки с глухими заборами, ветхую церквушку с облупившимся, когда-то позолоченным, куполом.

Не успел Алексей выйти на широкую улицу (ее смело можно назвать проспектом), как вдруг хлынул дождь. За ночь весь не вылился. Только что вовсю светило солнце, только что спокойно и солидно двигались люди, а тут забегали: и старые, и молодые, и с зонтиками, и без них, только одна женщина в ядовито-розовом плаще шла спокойно, выпрямившись, а вода скатывалась с ее капюшона, как с мраморной статуи, которую осторожно везли на невидимой тележке.

Алексей заскочил под навес старого, похожего на склеп, дома. Откуда-то несло гнилым картофелем. Несколько человек, нахохлившись, жались к закрытым дверям: от тротуара их отгораживал многоводный ручей. Увесистая капля ударила Алексея по шее и поползла по спине холодным жучком. Он отодвинулся, и сразу его место занял вбежавший усатый парень в газетном колпаке— «шляпе Наполеона»: капли тяжело зашлепали на бумагу.