Потому что красивый - [53]

Выпрыгиваю из птички и галопирую, чуть не теряя штаны, по полосе, расцвеченной шизантемами (как сказал бы Берю, если бы мог).

Черт, совсем забыл сказать вам… Вот голова садовая: перед тем, как смыться, я захватил коричневый пакет, который приволок скрипач из какого-то уголка у Нино-Кламар.

Наполеон XVIII [29]

— Я слышал что-то вроде свободного выхлопа? — говорит мне Берю.

— Это души освободились от тел гнусных господ.

— Ты поимел их?

Я показываю коричневый пакет.

Но слежу не за Берю, а за Евой-Чарли-Щмурцем. Бабенка реагирует. Поверьте, у нее глаза на лоб лезут!

— Эй, что это с ней случилось? — спрашиваю я Мастарда, указывая на отвратительный фиолетовый синяк под глазом девахи.

— Поскольку в сознании был только господин аббат, я провел небольшой допрос, ожидая тебя. Ты же понимаешь, меня заботит в первую очередь малышка. У святого отца сильно развито чувство исповеди, так что он не долго оставлял меня неутешным; его христианское милосердие было тронуто сей же час заботой бедного дядюшки, оставшегося без племянниц столько дней.

— Ну и?

Он разражается хохотом.

— Знаешь, где наша свистушка? В номере «Святого Николаса» в нескольких шагах от нашего, как уверяет аббат. Они ее поместили там вместе с двумя учеными, которых у Нино-Кламар заменили этот тип и я.

Ни единой кошки.

Ни единой собаки.

И канарейки спят.

Звоню, сожалея, что знаменитый сезам не при мне (он в камере хранителя тюрьмы Санта-Круц).

Я в белой фуражке с длинным козырьком, найденной на заднем дворе автомобиля.

На втором этаже открывается окно.

— Что такое?

— Срочное сообщение из французского посольства в Мадриде, экселенц.

— Сейчас открою.

Это все, что от него требуется.

Проходит довольно мало времени и судья Пасопаратабако отпирает дверь. Он в пижаме и поверх нее в домашней бархатной куртке, которую, должно быть, купил на блошином рынке в Мадриде во время своего свадебного путешествия.

Снимаю фуражку.

— Мое почтение, господин судья.

Он дергается! Стучит зубами. По крайней мере, изображает подобие этого, ибо его вставная челюсть отмокает на столике у изголовья. Ну-ну, успокойтесь, — говорю я ему. — Беглецы, возвращающиеся в колыбель, не опасны. Я пришел, чтобы для вас пробил час истины. Пусть развязка достаточно туманной истории произойдет под вашим покровительством. Это логично и сбережет нам время.

Не дожидаясь изложения истории его жизни, я свищу преданному псу Берю и помогаю ему выгрузить нашу компанию в красивую обитель судьи и его предков.

— Но что, кто, почему? — удивляется почтенный чиновник.

— Пешки и фигуры, господин судья, время заканчивать партию. Для этого мы разъединим обвиняемых, используя элементарный метод.

— Но…

— Я знал, что вы милостиво согласитесь, — уверяю я. — Ты, Толстый, займись убийцей. Свяжи его покрепче где-нибудь и берегись его неодушевленного вида (такие тоже имеют душу). Ну а я, галантный, как всегда, посвящу себя дамам. Только сначала задам тебе два — три вопроса в виде подготовки фитиля перед тем, как запалить лампу.

Шепчу то, что хотел спросить, в ухо его бестолковки так тихо, что даже при самом большом желании в мире не смогу это передать вам. Он бормочет мне то, что хочет ответить, так неразборчиво, что вы ничего не узнаете из этого короткого диалога.

После чего заталкиваю Инес и крошку Еву в комнату, где находится, догадайтесь, кто? Да, дорогие мои: Контрацепсион во плоти и ночной рубашке. Ей жутко пришлось поработать, чтобы вернуть расположение своего старикашки. Чудесный город, венское колесо, карнавал в Рио, сумасшедшие ночи Андалузии — все было. Награда за подвиг — это так же заметно, как цирк Жана Ришара у вас в саду!

Судья, багровый от стыда, унижения, боли и еще других вещей (про которые я, конечно, забыл, но, что вы хотите, у меня же не две головы!) вопит и устремляется в спальню.

— Но кто вам позволил! Я запрещаю вламываться в мою личную жизнь!

Я вдруг завожусь.

— Эй, судья: успокойся, старый чурбан! Я уже вломился в твою личную жизнь без лишних слов!

И, чтобы остыть, я связываю Еву чулками Контрацепсион.

— Я запрещаю вам издеваться над священником! Под моей крышей! В моем собственном доме! — причитает судья, который не знает, как выразить возмущение.

Я делаю ему знак подойти. Вот так, указательным пальцем. Ничего нет лучше, чтобы заткнуть пасть воющему мужику. Смотришь на него пристально и манишь. Он немедленно сбавляет тон, затем замолкает и приближается, как дрессированная собачка.

Тогда я хватаю его руку и поднимаю до уровня аббатской груди.

— Потрогайте, господин судья. У святого отца есть тити, не так ли?

Если бы он положил пальцы на змеюку или на кое-что у нормально сложенного сенегальца, он не подпрыгнул бы так высоко.

— Нет!!! — восклицает он.

— А вот и да! — отвечаю я ему дозированным эхом (ибо каждый должен дозировать свое эхо). — Вы видите, что я не заставляю вас припасть к невинной груди, дорогой судья? Нелегальное ношение сутаны дорого обходится в Испании, так ведь?

— Смертная казнь! — бормочет он, крестясь.

Затем он провозглашает, простирая руки, как железнодорожный семафор.

— Ваде ретро, Сатанас, — что в переводе с испанского означает: изыди, сатана!