Потому что красивый - [33]

Жирное, синевато-черное насекомое ползет по стене. Стаскиваю чебот, чтобы переломать ему ребра, но в последнюю секунду останавливаюсь. Зачем отбирать жизнь у этого животного? Оно меня не знает. Даже учит меня, как жить свободно в тюрьме. Надо сделать усилие и быть, как оно. Чувствовать себя свободным взаперти — особое умение, не так ли? Вопрос выбора ощущений. На воле или в неволе — все равно конец-то один.

Звук шагов. Стража в слишком больших для них и заношенных до предела казенных шмотках. Истинно для бутафорской комедии.

Надевают мне наручники и ведут.

Наконец-то что-то новенькое. Человеческий контакт. Я смогу говорить. Это человеческая слабость: невозможно долго не разговаривать. Нужно квакать, чтобы ощущать, что существуешь, что соответствуешь основной своей идее.

Эти господа направляют стопы вдоль коридора с древнеримским сводом. Тюрьма в древности, наверное, была монастырем. Пол вымощен широкой плиткой. Звуки здесь набирают объем и силу. Начнешь петь — будет ощущение, что у тебя голос Карузо.

Спускаемся на нижний этаж по широкой лестнице, деревянные балясины которой заставили бы мечтать по меньшей мере десяток известных мне антикваров.

Дверь в мелкую шашечку. Один из стражников стучит, и ему кричат войти. Меня вталкивают в большую комнату, измызганную до известки во время службы. В центре, как трон, огромный стол размерами больше двух пинг-понговых. Он стонет под бумаженциями. Их тут целые горы! Я не ропщу на метафору, а? Смелость, еще и всегда. Вашего Сан-А никогда не застать на месте преступления с банальностью!

Вдоль одной стены шкафы в стиле позднего христианства. Напротив Христос в натуральную величину, распятый на кресте. Голова набок, сам в агонии. Красивая комната конца шестнадцатого века. Меблировка и декор только испанские. Какая страна!

Одетый в черное сутулый человек с длинными белыми волосами перелистывает досье. Он не поднимает глаз, когда меня вводят. Один из стражников знаком велит мне сесть в черное кожаное кресло. Поднимаю скованные руки жестом, заимствованным у наших собственных заключенных. Но, против всех ожиданий, с меня не снимают моих висюлек. Стражники удаляются. Человек в черном продолжает играть со своими папками. Слышно только шуршание перелистываемых страниц. Через какое-то время из-за моей спины долетает что-то вроде вздоха. Это производит на меня действие электрического тока, ибо я думал, что я один с моим визави. Я не заметил типа сзади меня справа от двери. Большой амбал, блондинно-рыжий, не скажу, что с брюхом, но с желудком. Вроде мяча для регби выше пояса. На нем мятый костюмец, рубаха в сине-красную клетку, незастегнутая сверху, и он чавкает жвачку в знак подтверждения, что он американец.

Я улыбаюсь ему, но он продолжает рассматривать меня, как стекло между ним и старыми добрыми временами.

Текут минуты. Война нервов или что? Меня «готовят»?

Решаю играть в ту же игру и думать, ожидая, о чем-нибудь постороннем. Спрашиваю себя: сколько ступенек надо пройти от моего кабинета до бюро Старика? Стараюсь воссоздать мои обычные движения. Получается плохо. Решаю, что ступенек всего семнадцать. Надо будет проверить, когда вернусь. Перво-наперво сосчитаю ступени. Но когда я вернусь?

Беловолосый поднимает, наконец, голову. Смотрите-ка: он косой. Шустренько седлает свой нос очками в большой черепаховой оправе. Разглядывает меня.

— Я судья Пасопаратабако, назначенный расследовать ваше дело, — сообщает он мне.

Делаю голос медовым, а взгляд бархатным.

— Мое почтение, господин судья. Дело-то самое простое. Я жертва махинации. Прибыл на Тенерифе для слежки за действиями одного подозреваемого, но тот решил парализовать мои действия и преуспел. Слава Богу, моя репутация незапятнана, и в Париже сам министр внутренних дел лично подтвердит мою честность. Я…

Судья Пасопаратабако прерывает меня нервным жестом правой руки. Он выбрасывает ее в мою сторону, прямо как для фашистского приветствия!

Затыкаюсь и преобразую взгляд в два вопросительных знака.

Тогда он возвращает руку обратно, чтобы пошарить в бумажонках. Выбирает лист и начинает медленно его читать, прекрасно артикулируя.

«Я, нижеподписавшийся, Берюрье Александр-Бенуа, француз, место рождения Сент-Локдю-Левье…»

У меня, ребята, головокружение. Патологическое оцепенение, а также логипатическое. Судья Пасопаратабако становится похож на готическую химеру. Слова льются из его пасти, как жидкость, понятно вам? Мне тоже, что доказывает, что я такой же тупарь, как и вы, когда я серьезен.

«…признаюсь в тайном ввозе на испанскую территорию одного килограмма героина, который я должен был передать одному человеку, чье имя назвать отказываюсь. Этот героин был вручен мне в марсельской лаборатории, название которой я также не намерен сообщить. Я действовал вместе с моим начальником комиссаром Сан-Антонио. Мы возим наркотики за границу не впервые. Нам, как офицерам полиции, это не составляло трудностей…»

Неожиданно меня осеняет предчувствие. У Сантонио есть нюх. Способность предвосхищать события до того, как они произойдут. Но мне от этого не легче.

Судья продолжает читать. Но остальное — это уже юридическая литература.