Потомки Нэнуни - [126]

— А-а, знаю вашу деревню. Тут порядочно, сегодня вам не дойти, — авторитетно заявляет Петр Афанасьевич.

— Переночуем где-нибудь под кедрой — нам не привыкать, завтра доберемся.

Да… Без опыта тут можно и неделю бродить, и вообще угодить в этом зеленом океане совсем в другой водораздел. Особенно в непогоду, когда не сориентируешься по солнцу. Таких случаев, в том числе и с трагическим исходом, немало. Но это, видно, бывалые ребята.

— Ну как — удача? — самый животрепещущий вопрос для солидности задается не сразу…

— Да так… в прошлом году лучше было… Но десятка три с малышами взяли…

Черт возьми! Три десятка! Правда, они пробыли около двух недель, да еще под знаменитой Круглой сопкой, но все же… А мы? Неужели так и не добьемся успеха?

Передохнули и распрощались. Они нырнули в зелень в одну сторону, мы — в другую. Снова рассыпались в цепь.

Справа сквозь кусты вижу серую куртку Петра Афанасьевича. Он двигается не торопясь, смотрит под ноги и вокруг. Сколько раз за эти дни сердце замирало при виде красной головки! Но каждый раз это оказывались осеменившиеся головки пиона, и мы сбивали их палками за обман.

Четвертые сутки неотступно бьется мысль: «Найти, увидеть бы этот сказочный, легендарный огонек». Это уже как тик, как приближающаяся нервная болезнь.

Мы забираем немного влево, и вдруг еще левее, шагах в пяти-шести, глянул на меня из-за куста какой-то яркий глазок и спрятался тут же, ибо я успел сделать по инерции еще шаг. В два прыжка около куста. Заглядываю — смотрит! Опускаюсь к нему ниже, ниже, смотрю и глазам не верю — ОН! Конечно, это он глядит на меня из пышных зарослей невидимыми, таинственными, древними глазами. Листики — те, что я помню с детства, красные семена-ягодки. Кричать? Или нет, может быть, мне мерещится, я так долго и напряженно ждал этого… Нет, он — кричать…

Сдавленным, совсем чужим голосом я просипел: «Панцуй!» И сразу через кусты кинулся ко мне Петр Афанасьевич. Присел перед ним, осмотрел внимательно, потом поднялся и подал руку:

— Четырехсучковый. Поздравляю. Для начала неплохо!

А я не могу прийти в себя от восторга!

Подбежал Сашка. Петр Афанасьевич стал осторожно подкапывать корень, а мы с Сашей — искать вокруг. Может быть, есть семья? Но больше ничего не обнаружили.

В старину женьшень выкапывали оленьим рогом, в полнолунье. Теперь его копают всяко: и деревянным колышком, и охотничьим ножом, не прикасаясь к корню, конечно, и просто руками. Важно выкопать так, чтобы не повредить длинные и тонкие корешки-мочки. Петр Афанасьевич роет не жалея ногтей. Вот появился женьшень весь. Хорошей формы корешок, но небольшой, хотя и немолодой, судя по количеству колец на длинной шейке и темно-бежевому цвету. Но для меня сейчас суть не в величине…

А Петр Афанасьевич взрыхлил ножом почву вокруг выкопанного корня, снял с головки красные семена и рассеял их, слегка притоптав. Это одно из старых правил, которое теперь тоже соблюдается далеко не всеми. После он содрал кору с ближайшего кедра, согнул из него лубок, собрал с камней и валежин мох, выстелил дно лубка, уложил женьшень аккуратно и прикрыл тем же мхом; потом свел концы коры, как бы закрыл его, и перевязал сверху лыком. Упакованный так, женьшень не теряет ни веса, ни жизнеспособности. Один старик рассказывал, как нашел в лесу потерянный кем-то такой лубок с корнями женьшеня. Прошли годы. Лубок сгнил, а корни проросли, «встали на ноги» и зацвели. Вот какова их потенциальная энергия!

Солнце уже перевалило за полдень, мы развернулись в направлении табора, стали спускаться по крутому склону глубокого Сашкиного ключа. В этот день он был милостив к нам. Не прошло и часа, как я снова крикнул: «Панцуй!» На этот раз уже твердо и уверенно: наткнулся на маленькую сенью из четырех растений с таким же примерно, как и первый, родителем во главе. Один был трехсучковый, еще без стрелки и головки, два только с двумя сучками. Потом прокричал Петр, потом Саша. Настроение поднялось, копали азартно, со смехом и шутками. К вечеру в нашей «шкатулке» чинно лежало на мху тринадцать корней…

Недалеко оставалось до старой лесовозной дороги, которая вела к зимовью. Все сильно устали и, нарушив цепь, шли гуськом, поднимаясь по пологому косогору. Саша с отцом шагали след в след. Я немного задержался, разглядывая старую медвежью берлогу в дупле сломанного бурей тополя. Видно было, что мишка зимовал здесь в прошлом году.

Полюбовавшись знакомой картиной, принялся догонять товарищей, по старой охотничьей привычке на ходу осматриваясь по сторонам. Они уже миновали огромный ствол липы, упавшей много лет назад во время лесного пожара. Я повел глазами вдоль ствола, и из-за него на меня глянула огненно-красная головка. Пион? Нет, не то. Но уж больно велика. Я прыгнул к липе и обомлел: на маленькой полянке во всем своем великолепии стоял пятисучковый красавец женьшень! Более полуметра ростом, он широко раскинул свои зонтообразные ветви и гордо поднятой головой как бы обозревал окружающую природу. Сколько в нем было величия и таинственности! Сколько десятков лет он прожил тут? Сколько раз огромный ствол липы надежно оберегал его от зорких глаз лесных паломников? А может быть, он спал годами, поврежденный при падении липы, и лишь в этом году вновь пробился к солнцу? Тем более что вокруг не видно ни правнука, ни внука, ни сына. У старика не было потомства, хотя в этом году его мощная головка была усыпана семенами. Он был прекрасен!