Потомки - [5]

2

Я выхожу в пустой холл. В центральной приемной — медсестры и дежурные врачи, а также посетители, которые ждут, когда медсестры и дежурные врачи обратят на них внимание. Каждый раз, проходя по коридору мимо палат, я мысленно приказываю себе никуда не смотреть, и каждый раз мне это не удается; вот и сейчас я заглядываю в соседнюю палату, где лежит какая-то знаменитость. Там постоянно толкутся друзья и родственники, там воздушные шарики, цветы и гирлянды, словно болезнь невесть какой подвиг. Сейчас в палате пусто. Знаменитость босиком выходит из ванной, придерживая руками больничный халат. Наверное, вне больницы, в костюме, он выглядит круто, но в больничном халате вид у него хрупкий и беспомощный. Он берет со стола открытку, читает, кладет на место и тащится к постели. Терпеть не могу открытки с пожеланиями скорейшего выздоровления. Это все равно что пожелания безопасного полета. От тебя тут ничего, в сущности, не зависит.

Я иду дальше по коридору, навстречу мне Джой и еще одна медсестра. По-моему, Джой полностью оправдывает свое имя[3].

— Мистер Кинг! — радостно восклицает она. — Как вы себя чувствуете?

— Прекрасно, Джой, а вы?

— Все хорошо.

— Вот и замечательно, — говорю я.

— Я читала о вас в сегодняшней газете, — весело сообщает она. — Вы уже приняли решение? Все ждут.

Вторая медсестра подталкивает ее локтем:

— Джой!

— А что тут такого? Мы с мистером Кингом — вот как! — Джой кладет средний палец на указательный. Я, не останавливаясь, иду дальше.

— Не лезьте не в свое дело, юная леди.

Я изо всех сил стараюсь говорить беззаботным тоном. Просто удивительно, до чего посторонние люди уверены, что все обо мне знают, и сколько людей, включая моих кузенов, умирают от желания узнать, что я собираюсь делать. Если бы они знали, как мало это меня занимает! После того как Верховный суд огласил свое решение относительно распределения фонда, сделав меня главным акционером, мне захотелось где-нибудь спрятаться. Как-то уж слишком много для одного человека, я даже почувствовал себя виноватым — зачем мне столько власти? Почему мне? Почему от меня так много зависит? И что, интересно, совершил кто-то для того, чтобы я все это получил? Возможно, в глубине души я был уверен, что за каждым большим состоянием скрываются темные дела. Разве не этому учит нас народная мудрость?

— Пока, мистер Кинг, — говорит Джой. — Если в газетах появится что-то новенькое, я вам сообщу.

— Отлично, Джой. Спасибо.

Я замечаю, что за нами внимательно наблюдают пациенты. И почему на меня все обращают внимание? Вероятно, помимо всего прочего, из-за моего имени — «мистер Кинг». Король в Королевском госпитале.

Нарочно не придумаешь. Пациентам не нравится моя известность, но неужели не понятно, что в больнице известность никому не нужна? В больнице хочется быть никем, и чем меньше тебя замечают, тем лучше.

На полках больничного магазинчика вещи, которые должны демонстрировать заботу и внимание: конфеты, цветы, мягкие игрушки. Все они помогают почувствовать себя любимым. Я прохожу в дальний угол, где стоит холодильник, и хочу взять диетическую содовую. Я горжусь своим правилом: никакого сахара, даже в содовой. Детям я своих принципов никогда не навязывал, разве что говорил: «Нет, тебе это вредно».

Прежде чем подойти к кассе, я просматриваю вертушку с открытками. Может, найду что-нибудь подходящее для Скотти, чтобы она подарила матери и обошлась бы без разговоров. «Выздоравливай. Очнись. Я люблю тебя. Не оставляй меня больше с папой».

На стойке полно открыток с видами Гавайев, и я их разглядываю: лава на скалах Большого острова, серфингисты на Банзай-Пайплайн[4], кит в огромных волнах возле Мауи, танцовщик в Центре культуры Полинезии, у которого вместо дыхания изо рта вырывается огонь.

Верчу дальше проволочную вертушку и натыкаюсь на нее. Александра. Эту открытку я уже видел. Я воровато оглядываюсь по сторонам, словно совершаю что-то постыдное. Сзади ко мне подходит какой-то человек, и я быстро становлюсь так, чтобы скрыть от него фотографию дочери. Когда Александре было пятнадцать, она снималась для местных открыток в духе: «Жизнь — чертовски горячая штучка». Причем снималась не в закрытом купальнике, а в стрингах и лифчике, который становился все откровеннее и наконец превратился в узенькую полоску ткани. Об этой фотосессии жена и дочь сказали мне только после того, как открытки поступили в продажу; разумеется, я немедленно пресек и без того краткую модельную карьеру дочери, но с тех пор мне то и дело попадается какая-нибудь из тех открыток. Больше всего их в лавках на пляже Уайкики, куда наши знакомые не ходят, поэтому я частенько забываю о том, что тело моей дочери по-прежнему выставлено на продажу. Его можно купить, поставить на нем штамп и отправить куда-нибудь в Оклахому или Айову, надписав на обороте что-нибудь вроде: «Как бы мне хотелось, чтобы ты была здесь!» Вот так, на одной стороне открытки надпись, а на другой — Алекс в лучах солнца, раскинувшаяся в бесстыдной позе, посылает всем воздушный поцелуй.

Я оглядываюсь в поисках продавца, но в магазине никого нет. Я ищу другие открытки, где изображена моя дочь, но других нет, только пять экземпляров этой. Алекс, в белом бикини, пытается удержаться на доске, заслоняясь руками от кого-то, кто собирается ее обрызгать. Она хохочет. Голова откинута назад. Алекс изящно изогнулась, на гладкой груди блестят капельки воды. Этот снимок мне нравится, он у меня, можно даже сказать, любимый. Здесь, по крайней мере, Алекс смеется и вообще делает то, что делают все девчонки ее возраста. На остальных открытках она выглядит старой, сексуальной и измученной. У нее такой вид, словно она знает о мужчинах все, что только можно, отчего кажется одновременно и похотливой, и разочарованной. Ни одному отцу не пожелал бы я увидеть такое лицо у своей дочери.