Потомки - [14]

— Можно? Можно Эстер отведет меня в клуб?

— Можно, — отвечаю я. — Идите.

Мы садимся в машину, я завожу двигатель.

— Ты больше не будешь дразнить Лани? — спрашиваю я и вспоминаю о Томми Куке.

Томми Кук был бледный мальчик, больной псориазом. Мы привязывали его к стулу и ставили на середину дороги, а сами прятались в сторонке. По Рейнбоу-драйв машины проезжали редко, но, когда они появлялись, я, к своему изумлению, видел, как водители сбавляли скорость и осторожно объезжали стул. При этом ни один из них не остановился и не вышел из машины, чтобы помочь Томми, и казалось, что они с нами заодно. Не понимаю, как Томми все это терпел. Возможно, ему просто нравилось, что ему уделяют внимание.

— Попробую, — отвечает Скотти. — Но это трудно. У нее такое лицо, по которому так и хочется врезать.

— Понимаю, — говорю я, думая о Томми, но тут же спохватываюсь. — Что это значит? «Лицо, по которому так и хочется врезать». Где ты это слышала?

Иногда я спрашиваю себя, понимает ли сама Скотти, что говорит, или она бездумно повторяет чьи-то слова, как те дети, которых заставляют учить наизусть Декларацию независимости?

— Мама так говорила. О Даниэль.

— Ясно.

Джоани так и осталась девчонкой. Она посылает неудачные фото бывших подружек в «Эдвертайзер», на страничку светской хроники. В ее жизни до сих пор есть душераздирающие драмы и есть друзья, чьи имена мне запрещено произносить, и мне запрещено приглашать их к нам на барбекю. Иногда я слышу, как она приглушенно, полным притворного ужаса голосом обсуждает с кем-то очередной скандал. «Ты погибнешь, — слышу я ее голос. — О боже, тебе этого не вынести».

Может быть, этих разговоров Скотти и наслушалась? Может быть, не раз замечала, как мать проявляла жестокость для того, чтобы немного поразвлечься? Я чувствую прилив гордости: до всего этого я дошел сам, без помощи блогов и Эстер. Непременно расскажу об этом Джоани. Я обязан доказать ей, что способен справляться и без нее.

6

Я просматриваю заявки: планы, предложения, истории, кредо. Я лежу на нашей кровати, в доме тихо, потому что Скотти и Эстер ушли. Я-то думал, что возьму и выберу покупателя, но оказалось, что все не так просто. Я хочу принять единственно правильное решение. Перед глазами стоят лица Эдварда и Кекипи; я чувствую, что не имею права обмануть их ожидания. Все планы по застройке земли практически одинаковы: кондоминиумы, торговые центры, площадки для гольфа. Один хочет, чтобы там был «Таргет»[13], другой — «Уол-Март»[14]. Одному подавай «Хоул Фудс»[15], другому — «Нордстром»[16].

Наш адвокат Майкл Нэссер хочет, чтобы мы приняли предложение «Холитцер пропертиз». Я знаю, что часть моих кузенов и слышать об этом не желает, поскольку заявка Холитцера далеко не самая лучшая; а дочь Майкла Нэссера замужем за финансовым директором Холитцера. Другая часть тоже против этой сделки, считая ее инсайдерской, однако, на мой взгляд, покупатель известный, а нам как раз такой и нужен. Насколько я помню, Джоани думала так же. И даже, к моему удивлению, не раз об этом говорила. Поразительно, как досконально она вникала во все детали сделки. Раньше она и не думала интересоваться моими делами. Когда я пытался рассказывать ей о своей работе, она закрывала уши и трясла головой.

Много ночей подряд Джоани с таким интересом расспрашивала о сделке, что я начал что-то подозревать, причем еще до того, как нашел записку. Я даже стал подумывать, что она собралась подать на развод, когда я продам свою долю акций. Но если бы это было так, то ей наверняка было выгоднее агитировать меня продать акции подороже, а не за ту цену, которую предлагал Холитцер.

«Продай все Холитцеру, и дело с концом, — сказала она как-то раз. Мы лежали в постели, и Джоани листала журнал с кухнями. — Остальные могут потом сто раз передумать. А Холитцер местный. Его семья из Кауаи, все — выходцы из простого народа. Холитцер — свой человек».

«А почему ты за него хлопочешь?» — спросил я. «По-моему, он тот, кто нам нужен. В общем, не знаю».

«Думаю, мне больше подходит предложение ньюйоркцев», — сказал я исключительно для того, чтобы увидеть ее реакцию.

«Интересно посмотреть, что из этого выйдет, — отозвалась Джоани и перевернула страницу. — Какая чудесная мойка, посмотри».

Я посмотрел.

«Не мойка, а раковина. Нам такую негде поставить». «Вот именно. Потому что у нас полно всякого барахла. Выброси его, и место сразу найдется. Знаешь, иногда самое непрактичное решение оказывается лучшим».

Заметив, что уголок ее рта кривится, я рассмеялся. В этом вся Джоани — говорить об одном, имея в виду другое.

«Джоани, — сказал я, — к тебе это не относится».

Я держу в руках самую лучшую заявку одной серьезной фирмы из Нью-Йорка, которая предлагает полмиллиарда долларов. Мне не хочется продавать землю ньюйоркцам. Нехорошо это как-то, и Джоани, по-моему, думала так же; ей хотелось, чтобы наша земля перешла в надежные руки.

Я вспоминаю похороны своего отца и всех тех людей, которые буквально дрались за места в первом ряду, словно пришли на театральную премьеру, а не на проводы покойника.

«Все ждут, когда я умру», — как-то раз сказал мне отец.