Потом наступит тишина - [89]

Я узнал, что в Бёслице были убиты новобранцы из резервного полка. Мне рассказал об этом Рошко, а затем Крыцкий доложил, что раненые были добиты саперными лопатками. Боже мой, сколько же вздора я сегодня написал! Я на фронте совсем недавно, а уже успел забыть, против кого мы сражаемся! Говорится: «Неприятель», в донесениях пишется: «Позиция неприятеля», словно мы ставим знак равенства между нами и ими. Неверно. Они не изменились, только наше положение теперь иное. Попрошу все же генерала, чтобы он направил меня в полк. К черту все, надоело здесь болтаться!

Будь я на месте Зоника, распорядился бы рассказать о преступлении немцев в Бёслице, рассказать всему личному составу дивизии.

Генерал велел мне убираться, прежде чем я успел предпринять попытку мотивировать свой рапорт. При этом добавил, что он тоже упрямый. Что ж, посмотрим!

Разведчики Оски захватили несколько «языков» в районе Эльстра. Оказалось, что они из 10-й бронетанковой дивизии СС. Теперь будет над чем штабу поломать голову! Откуда вдруг здесь взялась эта дивизия?

Вечер сегодня хорош. Как, впрочем, и вчерашний, вообще в этом году апрель выдался на славу. Воздух чист, над головой синева неба, что, правда, к делу не относится, но писать про это приятно. Может, кто-то из историков сошлется на меня, если захочет сообщить о погоде во время нашего наступления».

8

Неотправленное письмо генерала Векляра его жене Марте Олевич:

«Давно уже пора было написать тебе, я виноват, но буду искренен: мне было не до писем.

Ты так неожиданно ушла от меня, что я даже не успел осознать, что произошло. Нет, не подумай, что упрекаю тебя, это не в моих правилах, хочу только описать мое состояние, может, ты сочтешь его смягчающим обстоятельством. Чувствую себя старым, усталым, последние десять лет дают о себе знать, я уже не тот, прежний Векляр, который мог неделю не спать, работать по пятнадцать часов в сутки и быть выносливее любого офицера в бригаде.

Потребность писать, видно, является также знаком приближающейся старости. Ты хорошо знаешь, что раньше я никогда не имел склонности к душевным излияниям, меня скорее считали человеком замкнутым и труднодоступным даже для друзей. Не думаю, что внешне во мне что-либо изменилось, но, когда я остаюсь наедине с собой, меня охватывает желание рассказать что-нибудь о себе, как говорится, покопаться в мыслях, которые являются исключительно моей собственностью и которые я не отважился бы передать никому другому. Кроме, наверное, тебя. Никогда прежде я не чувствовал себя человеком, действия которого подвергаются оценке извне — не знаю, поймешь ли ты, что я хочу этим сказать?! — через боевой путь моей дивизии, через мои боевые приказы, мое политическое прошлое и мнения обо мне командования. Чувствую этот груз, от которого ни на минуту невозможно освободиться: сам себя могу проверить только результатами принятых решений, остальное — не в счет. Я должен всегда однозначно верить в правильность того, что делаю, иначе конец.

Война все утрирует. Механика войны, организация ее ведения, командование — это в определенном смысле доведенные до крайности организованные усилия. Здесь обязывает необходимость такого самопожертвования, которое невозможно в любых иных условиях, обязывает дисциплина, предполагающая безоговорочное подчинение.

Чтобы выиграть, необходимо учесть множество факторов, десятки равнодействующих сил, которые, если их оценивать порознь, совершенно не дают представления о целом. Необходимо сделать сложные расчеты и заняться статистикой, но также необходимо выделить что-то решающее и, главное, создать концепцию и заставить каждого бойца в своей дивизии поверить в нее. И только тогда, когда удается достичь этого, я внутренне превращаюсь в командира, и ни на что другое во мне уже не остается места.

Сам не знаю, зачем я все это пишу тебе, просто мне нужно выговориться перед кем-то, словно я хочу, чтобы хоть что-то осталось после меня. Нахожусь в сложном положении и решил сделать ставку на стойкость, мою собственную и моих бойцов. На мужество, смелость, сознательность. На несгибаемость.

Людей нельзя оценивать однозначно, они разные и по-разному думают, а я только сейчас понял, что их прошлое имеет для меня, как командира, второстепенное значение. Людям надо сказать, что оценка их человеческих качеств будет зависеть от того, как они проявят себя в бою. Это моя козырная карта. Я четко осознал это только после разговора с командующим армией. Он состоялся недавно. До этого говорил я с ним с глазу на глаз, еще в Польше. Тогда он сказал мне: «Ты зачерствел», а про тебя: «Эта женщина сгорает».

Мы стояли напротив Ротенбурга, все было уже готово, предусмотрено до самых мелочей, на следующий день нам предстояло форсировать Нысу. С пригорка мы долго рассматривали немецкие позиции и ровное как стол поле, простиравшееся между рекой и городом. Говорили о том о сем, а потом он вдруг внимательно посмотрел на меня и стал официальным.

«Ты знаешь, на что делать ставку?» — спросил он. «Знаю». «Твердо знаешь? А то я постоянно слышу, — сказал он, — как все повторяют: солдат у нас необученный, неопытный, прямо из деревни. Это правда — крестьянские лица и крестьянские фамилии преобладают. Очень пестрое общество с разными биографиями. Теперь слушай внимательно: они еще не знают, какие они и на что способны. Понимаешь?» «Понимаю». Он махнул рукой: «Ты должен понимать, видел это в Испании. Сознательность? Как часто мы повторяем это слово, сами не зная, что оно означает. Они проявят себя в боях, и ты сам объяснишь им, чего каждый из них стоит — ставку надо делать на это».