Потом наступит тишина - [27]

— Это как раз то самое отделение.

Майор не понял.

— Ну, где Кутрына и Бенда.

— Тем более. Понимаете, Кольский, для всех ваших бойцов винтовка — привычное дело, и поэтому непонятно, почему они так плохо стреляют; а Маченга — новичок в этих делах, с ним надо как следует заняться.

— Понимаю, товарищ майор, лично я предпочитаю другим таких, как Маченга.

— Меня не интересует, кого вы предпочитаете. Вы командир роты и отвечаете за всех.

И Свентовец пошел, слегка прихрамывая, в сторону деревни. Он не спешил — до совещания у командира полка оставалось еще много времени, совещание не обещало быть приятным. Хорошо хоть с Крыцким можно договориться! Советский полковник, который закончил Академию имени Фрунзе и отлично разбирался в военных делах, относился к Свентовцу так же, как и к другим, более подготовленным командирам батальонов. А случалось, и утешал его. «Не переживайте, майор, — говорил он, — у нас вначале было хуже. Опыт у вас есть, а знания приобретете».

Что поделаешь, надо учиться. И Свентовец садился вечерами и изучал Боевой устав пехоты. Потом начал сам переводить на польский, но столкнулся с серьезными трудностями в военной терминологии…

По дороге в штаб он заглянул к заместителю командира по политико-воспитательной работе и узнал о полученном из штаба дивизии распоряжении выделить специальные группы бойцов в помощь радам народовым при проведении аграрной реформы. Эти группы должны были обеспечить охрану представителей народной власти, а также вести определенную пропагандистскую работу.

Лектор, хорунжий Пагат, толстый, крикливый парень, начал тут же убеждать майора в том, что создать такие группы в полку будет нелегко.

— Ну кого мы, собственно говоря, пошлем, майор? — спросил он. — Бойцы еще не принимали присяги, оружие им, правда, выдали, но официального вручения еще не было, настроения в подразделениях паршивые, я думаю, что надо отказаться.

— А я другого мнения, — заявил Свентовец. — Ведь люди проверяются в делах. Учеба учебой, но надо, чтобы они столкнулись с реальной действительностью. А то и не знаешь, с кем имеешь дело! — прибавил он громко.

Пагат недоуменно посмотрел на него.

С заместителем командира полка по политико-воспитательной работе капитаном Гольдвельдом майор уже давно собирался обговорить несколько вопросов. Он застал Гольдвельда дремавшим после обеда. Без мундира, в серой рубашке, худой, он напоминал продавца, которого уже после закрытия магазина застал врасплох неожиданно появившийся покупатель.

Уселись за большой стол, на котором стояла открытая банка консервов; Гольдвельд переставил ее на кровать и уставился на майора, моргая маленькими покрасневшими глазками.

— Что это вы такой расстроенный, майор? Что-нибудь стряслось?

Свентовец рассмеялся, он любил капитана, возможно, за его пренебрежение к военной выправке, а ведь Гольдвельд пришел с 1-й армией, сражался под Ленино. У Свентовца иногда возникало подозрение, что капитан сознательно избрал такой стиль, облегчающий ему контакт с людьми. Закурил и, уже не глядя на Гольдвельда, изложил дело Олевича, попросив поддержать его точку зрения и повлиять на Леоняка.

— Повлиять на Леоняка я могу, — заявил Гольдвельд, — хотя это и нелегко. — Задумался и вдруг тоном, которого Свентовец у него раньше не замечал, добавил: — Я вам вот что скажу, майор, вы правы и не правы.

— Как это понять?

— А вот так. Я вам помогу, но посмотрим, как будут развиваться события дальше. В Боровице, — продолжал он, — застрелили некоего Бжецкого, у Котолева десять бойцов сбежали с оружием. Одного из них поймали; оказалось, что его подбили на это. В общем, дезертира расстреляли на глазах всего полка. Вот такие дела. Вы забываете о реальной действительности. Лет через десять — пятнадцать наверняка найдутся умники, которые скажут: вы наделали ошибок, натворили глупостей, из-за вас пострадали невинные люди. Дешевая это будет правота, Свентовец. Когда идет борьба не на жизнь, а на смерть, трудно говорить о всеобщем доверии и других красивых вещах. На это еще будет время. Поэтому Леоняк часто стоит перед дилеммой, посадить кого-то или нет, поскольку знает, чем рискует. И он обязан так рассуждать. Вы тоже правы, ибо из каждого может в конце концов вырасти хороший человек…

— Вот уж не думал, Гольдвельд, что политработник займет такую позицию. Ни нашим, ни вашим…

Капитан усмехнулся и взял с кровати банку консервов:

— Не хотите подкрепиться?

— Нет, спасибо. Я уже пообедал.

— А я люблю поесть, правда, не толстею. Ну что ж, попробуем убедить Леоняка, может, удастся. Все-таки те продолжают стрелять.

— Знаю. Но не забывайте, посадить-то легко…

— Еще как. Я вам расскажу, как было со мной. Вы знаете, что я служил у Андерса?

— Нет.

— Так вот, я вступил в армию Андерса, а через три месяца меня посадили.

— За что?

— Это у них называлось: за подрывную коммунистическую деятельность.

Гольдвельд проглотил кусочек хлеба с тонким ломтиком тушенки и улыбнулся.

Неожиданно легко капитан дал согласие на формирование в батальоне Свентовца специальной группы в помощь проведению аграрной реформы. У майора даже сложилось впечатление, что он не очень-то понял, о чем идет речь; ходил по комнате, заглядывал в углы, как будто бы что-то искал, и вообще не обращал внимания на гостя. И только когда Свентовец надел фуражку и направился к двери, Гольдвельд как бы очнулся: