Потерявшийся во времени - [87]

— Наверно сошли. Однако решение принято. Срок две недели. Исполнителями будут боевики из террористических организаций, которые действуют на южном побережье США. Необходимо все выполнить так, чтобы наши люди не попали в зону подозрения. Задача очень сложная, но выполнить её мы обязаны.

— Но ведь, — она замолчала, словно не знала что сказать, или просто боялась.

— Что молчишь. Это наша работа и наш крест. Нам его нести, нам отвечать перед Богом и перед людьми.

— Но ведь погибнут миллионы и потом, если они решатся на ответный шаг, то война неизбежна и тогда конец!

— Ты думаешь, я об этом не думал, когда голосовал за принятие решения? Думал и все взвешивал и понимал, какую ответственность взваливаю на свои плечи, перед всеми кто погибнет и теми, кому предстоит остаться в живых, если таковые, конечно, будут, — последние слова я добавил медленно, словно цедил их сквозь зубы. Каждое слово давалось с трудом. Я словно оправдывался и от этого становилось противно и тошно.

— Но ведь человечество повиснет на волосок от гибели?

— А что ты предлагаешь? Молчать. Пожурить и послать американцам ноту протеста? Может вообще промолчать и сделать вид, что ничего не произошло, что вообще никаких спутников не было? Или прикажешь пустить все на самотек? Пусть разворачивают свою боевую спутниковую систему, и к лету у нас не будет ни одного спутника, не то что боевого, а телевизионного? Мы будем слепыми котятами, и тогда нас просто уничтожат, а мы и глазом моргнуть не успеем.

— Но ведь мы в любом случае сможем нанести контр удар, американцы это прекрасно знают.

— Да знают, но паритет будет нарушен, впрочем, он уже нарушен. Они вывели на орбиту свои спутники-убийцы, продемонстрировали их возможности, а мы в противовес им ничего не можем предложить. Какой выход?

— Значит война?

— Не говори раньше времени. Все еще может обернуться в лучшую сторону. Если операция пройдет так как надо, они должны все взвесить, прежде чем начать активные действия. Военные считают, что такая акция может умерить их пыл и вполне возможно, наоборот стабилизирует положение.

— Вериться с трудом.

— Слушай, что случилось? Я тебя не узнаю. Где твоя решительность. Впервые вижу тебя такой пессимисткой.

— Поневоле станешь, когда слышу такие новости.

— Новости как новости. Очередная сложная операция.

— Да конечно, с поправкой на то, что в ней используется ядерное оружие.

— Знаешь, никто не виноват, что они сбили наши спутники. А что мы можем предложить в ответ, есть соображения, говори.

— Нет, соображений нет.

— Вот именно. Ты думаешь, мне не страшна сама мысль, что в ответ они могут развязать войну? Страшна. Только я гоню её, понимаешь. Го-ню, прочь.

— Незаметно.

— Что?

— Незаметно, что гоните.

— Если бы не гнал, я бы не сидел здесь и не дискутировал с тобой на эту тему, а просто дал бы указания и все.

— В таком случае, жду указаний.

— Ладно, извини, погорячился. Легко, не легко, все это эмоции. Помнишь как в кинофильме «Семнадцать мгновений весны»  сказал немецкий генерал, — страшно умирать в одиночку, а скопом ерунда. По крайней мере, смысл именно такой.

— Остроумно, если бы было не так страшно. И потом, это была философия гибнущей нации, точнее строя.

— А разве мы не гибнем?

— Мы?

— Да мы. Помнишь, как все начиналось? Нас пятеро, точнее шестеро. В стране переворот, чрезвычайное положение, страна в ожидании перемен, а у нас энтузиазм и как говорил Маяковский, — «Громодье планов на будущее». Мы все жили работой, надеждой, мечтами, а что в итоге? Полицейский режим, военизированная экономика, нищий и запуганный народ, готовый идти на подвиги благодаря умелой агитационной пропаганде. По стране ходят озлобленные банды мародеров и бандитов, которых сдерживают только армия и полиция. И так не только у нас, во всем мире, с разницей только в общих идеологических установках, в концепциях, ради которых мы воюем друг с другом в этом мире, не понимая, что сами по себе концепции выдуманы нами же, а следовательно, являются мертвым придатком общества. Даже не общества, а государства, той машины, которая правит людьми и считает, что именно ей принадлежит право создавать теории, ради которых должны жить и умирать все остальные. Разве это не бред? Так разве мы не достойны того, чтобы освободить Землю для тех, кто поселится на ней после нас и не начнет все с чистого листа, не зная обо всех распрях, которые существовали в нашем мире?

— Все это верно, но выживет ли хоть кто-то после апокалипсиса, который мы устроим ныне живущим? И по какому праву нам решать, что мир должен прийти к своему концу? Кто дал нам это право? Может Господь? Вряд ли.

— Почему, может именно он. Может быть, он, подытожив все наши грехи, сказал, — все ребята, ваше время кончилось. Я много терпел ваши безобразия. Вы прикрывались моим именем, когда творили инквизицию, сжигая на кострах заживо людей, ходили в крестовые походы, потом убивали людей в неисчислимых войнах, и каждый раз ссылались на меня. И потом, когда достигли расцвета, развязали террор во имя всевышнего, взрывая здания и людей с криком «За Господа». Вы молитесь мне, а за пазухой держите топор против ближнего своего. Вы говорите одно, а поступаете по-другому. Сколько можно. Если я Вас не остановлю, то кто?