Потерянный рай - [38]

Он легко стиснул мое плечо.

– Если твой ребенок умер в утробе, значит у него не было ни сил, ни призвания жить. Это жесткое решение Природы говорит о ее мудрости.

– А Мина?! – воскликнул я. – Ее смерть тоже объясняется мудростью?

Тибор спокойно продолжал:

– Сколько у нее было выкидышей?

– Три.

– А сколько детей не дожили до года?

– Четверо. Нет, пятеро.

– Это означает, что твоя жена не могла осуществить свою женскую судьбу.

Я понурился, не желая соглашаться с такими доводами и слушать неуважительные слова о Мине.

Тибор неторопливо продолжал:

– Мы напрасно злимся на Богов и Духов. Не постигая их промысла, мы мним их грубыми, бездумными, капризными, непоследовательными и мстительными. Тогда как нам следует, напротив, признать их прозорливость. Они не проявляют ни злобы, ни глупости, но предвидят. Не усомнимся же в их мудрости, а усомнимся в нашей, ибо она весьма ограниченна.

Он накрыл мою руку ладонью.

– Если Боги и Духи забрали твою жену и детей, они ждут от тебя иного. И однажды они это покажут.

Синица чистила перышки и не слушала нас. Я думал о Мине, о ее незаметном пребывании на земле, ее короткой жизни, полной страданий и несбывшихся надежд.

– Где взять силы, чтобы двигаться дальше?

– Все живущие – это выжившие, Ноам. Живущие пережили свое рождение, детские болезни, голод, холод, бури, битвы, печаль, разлуку и усталость. Живущие наделены силой идти вперед.

– Ради чего идти вперед?

– Ради жизни. Жизнь является самоцелью, Ноам. Природа неустанно о том свидетельствует. Я, целитель, не противостою Природе. Когда я кого-то лечу, я ей подражаю.

– Ты борешься со смертью.

– Я не борюсь со смертью, но борюсь за жизнь.

– Ты принимаешь смерть?

– Природа нуждается в смерти, чтобы продолжать жизнь. Оглянись вокруг. Этот вечный лес питается самим собой. Видишь? Никаких обломков. Ничто не пропадает напрасно. Ни испражнения, ни трупы, ни гниль. Падают ветви – и удобряют почву. Падают деревья – и кормят своими останками растения, грибы и червей. Падают животные – и их плоть, шерсть и кости нужны другим животным. Когда ты продираешься сквозь кусты, идешь по зарослям вереска, топчешь побеги, твои ноги ступают по множеству прежних лесов. Мертвые листья превращаются в живые, молодой стебель пробивается из разложившегося. Каждое падение дает рост, каждое исчезновение умножает бытие. И нет поражения. Природа не ведает ни остановки, ни конца, она начинает снова и порождает новые формы. Смерть служит возрождению жизни, ее продолжению и развитию.

– Но ты воспротивился смерти моего отца после его ранения!

– Ты упрекаешь меня, потому что это разлучило тебя с Нурой. Но я не победил смерть: Панноам однажды умрет. Я продлил его жизнь, используя жизненные силы, которые были в его распоряжении и в моем.

Мы замолчали. Перед нами под весенним солнцем лежало равнодушное Озеро.

Тибор ткнул пальцем в мой мешок:

– Что ты намерен делать?

– Жить.

– Тем лучше.

– Подальше от деревни.

– В другой деревне?

– В лесу.

Он прочистил горло.

– Охотников не боишься?

– Я стану одним из них.

Он долго молчал, потом встал и отряхнул плащ:

– Мне так хотелось, чтобы знание мое не пропало, хотелось передать секреты Природы, которые я открыл. Я видел в тебе своего ученика.

Он покачал головой.

– Чтобы это стало возможным, надо было, чтобы моя дочь…

Он покраснел и замолчал, будто ища моей поддержки. Я кивнул. Он прошептал, кусая губы:

– Ах, Нура… Нура…

Он виновато умолк, понимая, что жалуется. Нура оказалась роковой для него, для меня, для моего отца, для моей матери. Он судорожно сглотнул и посмотрел вдаль:

– Ты остаешься сыном, о котором я мечтал, Ноам. Или названым сыном. Я буду сюда захаживать. Если я тебе понадоблюсь, ищи меня здесь.

Он отвел глаза и стал спускаться по склону, заросшему папоротником; и вскоре высокая благородная фигура человека, которого я был бы счастлив назвать своим отцом, скрылась из виду.

Я встал, подхватил мешок и пошел своей дорогой.

Вскоре меня догнала удивленная синица – она будто говорила: «Ты что, решил сбежать? Забыл меня?»

И я уже не сомневался, что душа Мины вселилась в синицу, – а я ведь и правда о ней забыл.

С первых дней я ощутил приток сил. Я бродил, охотился, собирал дары леса и готовил пищу. Каждый вечер выбирал новое место для сна. Живость этих забот берегла меня от пресыщения.

Мне нравилось, что мое молодое тело безраздельно принадлежит вечно молодой Природе. Все в ней меня пленяло: безупречный рассвет, неутомимое солнце, ослепительная лазурь, напитанные светом облака, говорливые стремнины, шепот ручья, завеса ливня, жесткая и мужественная песня ветра, мягкость сумерек, загадки ночной тьмы, утешительный свет звезд и кокетливая луна, любившая подгримироваться то медью, то серебром. С тех пор как я поселился в лесу, мне открылось величие мироздания, я выстраивал себя в нем и вершил новое таинство брака.

Как ни странно, мне не встретился ни один Охотник. Наша деревня содержала отряд воинов, защищавших нас от грабежа и насилия, а я мирно ходил по лесам и полям, встречая лишь животных. Разве что однажды мне померещилась грозная тень великана, да и та вмиг исчезла; я решил, что мне привиделось; она смутно напомнила мне исполина, спасшего Панноама от Охотников.