Потерянный Ковчег Завета - [24]

Несмотря на чрезмерную эксцентричность, в одном Дауд точно соответствовал египетским обычаям — он был противником всего, что предпринимало государство израильтян (название «Израиль» он не употреблял и упрямо называл его «сборище сионистов»); враждебность его распространялась на всех евреев современности, за исключением Эйнштейна и братьев Маркс.[14]

Ко мне он тоже испытывал некоторое недоверие — ведь я часто бывал в Израиле, — но справился со своим предубеждением, поскольку я проводил кое-какие исследования о его прославленном предке по имени Лабиб, сыгравшем важную роль в возрождении коптского языка в качестве разговорного. Мой интерес к коптскому языку и привел меня в семью Дауда, где я с ним познакомился.

Дауду очень хотелось показать мне древнюю восстановленную каирскую синагогу — ее посещение входило в маршрут, который он для нас запланировал.

Однако хотел он этого не из любви к древнееврейскому наследию Египта, а потому, что раньше здесь была коптская церковь. Эту церковь, сообщил мне Дауд, больше тысячи лет назад, в 882 году, купили евреи — за ничтожную сумму в двадцать тысяч динаров.

— Всего-то двадцать тысяч, эфенди, совсем даром. А ведь земля в Каире такая дорогая!

Выкупив церковь, евреи превратили ее в синагогу.

— Какие бессовестные! — негодовал Дауд. — Выжили нас, так же как теперь выживают палестинцев.

От гнева его лицо пошло розовыми пятнышками. Как будто купля-продажа церкви состоялась только вчера — еще одно свидетельство того, что историческая память на Ближнем Востоке не умирает.

— Да ладно тебе, неистовый ты копт. На черта сдалась евреям ваша церковь? Я вообще читал, что копты не могли заплатить налоги и потому были вынуждены продать церковь. Евреи, можно сказать, помогли им выкрутиться.

— Валлах! Еще одна еврейская ложь! — фыркнул Дауд, яростно тряся головой и рассыпая на рубашку новый слой перхоти. — Копты тогда жили очень богато и с налогами вполне справлялись. Они были интеллектуальной и коммерческой элитой Египта — и тогда, и сейчас. Проклятые евреи нас надурили.

День стоял невыносимо жаркий. Мы укрылись в тени синагоги.

— Тут его прятали, — повторил Дауд, указывая пальцем на одну из стен здания. — Тут рос тростник. Тут спрятали пророка Мусу, и потому мы и построили здесь церковь — одну из красивейших на всем Ближнем Востоке.

Дауд обнял меня за плечи и благочестиво произнес:

— Валлах! Муса был великий человек. У него, правда, росли, говорят, рога, как у некоторых евреев. Но он все равно великий человек. Великий пророк. — Дауд криво улыбнулся. — Ему удалось устроить бегство израильтян из фараонова рабства и избавить Египет от всякого еврейского сброда.

Дауд опять помрачнел.

— Беда в том, что они потом вернулись. И осквернили эту клятую церковь. — Он снова с озабоченным видом потрогал крест.

Бегло осмотрев синагогу, мы пошли через Мадинат аль-маута — Город Мертвых, древнее каирское кладбище, которое больше тысячи лет дает пристанище как мертвым, так и живым. Воры, преступники, паломники, чтецы Корана, сторожа могил частенько устраивали себе жилье прямо в склепах, а в последние десятилетия к ним присоединились сотни тысяч бездомных. Раньше кладбище было в пустыне, за пределами города, но город вырос, окружил его, и сейчас эта обширная территория находится в центре большой, шумной столицы.

Город Мертвых оказался островком относительной тишины. По его улицам бродили кучками черные козы и грязные оборванные дети. Повсюду висели клочья дыма и тумана, скрывавшие гробницы и сами похожие на гробницы, так что оставалось только гадать, какие из них настоящие. Кое-где попадались весенние цветы, тусклые из-за покрывавшей их мелкой белесой пыли.

Дауд хорошо здесь ориентировался. Несясь, несмотря на заметную хромоту, сломя голову, он провел меня по маршруту, охватившему все самые интересные гробницы и мавзолеи.

Коротко рассказав о той или иной гробнице, Дауд тут же тащил меня к следующей. В конце концов он привел меня к сооружению, которое его действительно интересовало. Рядом с каменным чудом средневековой исламской архитектуры, увенчанным куполом — гробницей какого-то забытого поэта или святого, — несколько рабочих возводили вокруг заросшего травой пятачка земли корявую стену из шлакоблоков.

После долгой прогулки по дневной жаре обычно неутомимый Дауд пожаловался на усталость и захотел остановиться и выкурить сигарету. Мы обошли гробницу и сели неподалеку на древние каменные плиты, опоясанные красными и желтыми лишайниками. От гробницы, казалось, веяло холодным смрадом.

Дауд вел себя так, словно бывал здесь не раз.

Строители, судя по цвету кожи, явились сюда с юга Египта, а то и из более южных земель, например, из Судана. Черные, изнуренные люди; на лицах — выражение абсолютной безнадежности. Настолько раздавленные тяжестью жизни, что не поздоровались с нами и даже не обратили на нас внимания. Из низкого проема в стене гробницы появилась женщина. Она улыбнулась Дауду как знакомому. Женщина несла, прислонив к округлому бедру, алюминиевый поднос, на котором я разглядел несколько стаканчиков с золотистыми ободками и кучку самодельных папирос. Она поставила поднос на землю, подняла с земляного очага закопченный чайник и принялась разливать чай — крепкий до черноты, как принято в южном Египте. Потом стала обносить строителей: каждый получил стакан чая и папиросу.