Потерянная Россия - [48]

В действительности Февральская революция, уничтожив неизбежность сепаратного выхода России из войны весной 1917 года, навсегда сделала невозможной победу центральных держав, хотя бы даже ценой продления военных операций на целый год. Недаром в своих воспоминаниях фельдмаршал Гинденбург, говоря о восстановлении боеспособности нашего фронта летом 1917 года, пишет: «Еще раз у нас были похищены самые широкие надежды на победу». Такой результат Февральской революции был отнюдь не случайностью, а следствием всей военной политики Временного правительства, которое в свою очередь только выполняло свободную волю страны.

В чем же заключалась военная политика Временного правительства? Она естественно распадалась на две части: на политику чисто военную, стратегию, и на международную политику во время войны. Эта политика может быть вкратце выражена так: выполнение определенной стратегической задачи, соответствовавшей силам ослабленного фронта, и в то же время дипломатическая работа, всячески приближающая заключение общего для всех воюющих мира.

В чем же была наша стратегическая задача? Рурские и иностранные военные авторитеты, сосредоточивая, естественно, свое внимание на совершенно незащитимых и жестоких несовершенствах организации армии после революции, до нынешнего дня обычно пишут о беспорядках в армии, об эксцессах солдат против офицеров, о дезертирах, о «провале безумно задуманного наступления» и т. д. Однако недаром Козьма Прутков[122] сказал, что специалист подобен флюсу. Военные специалисты, естественно, также судят все явления со своей профессиональной точки зрения, и было бы нелепо их за это осуждать. И самая жестокая критика военных специалистов состояния русской армии после падения монархии бесспорна и совершенно справедлива. И все‑таки это еще не все. Ибо оценка — государственная, политическая и международно — стратегическая — нашей армии во время Февральской революции будет совсем другая.

Какая задача была поставлена нашей армии в кампании 1917 года? Должны ли мы были заниматься наступательными операциями для захвата Константинополя, Будапешта или Берлина? Ясно — нет. Боевые задачи, не разрешенные русской армией за все время войны до революции, не могли разрешиться теперь среди общего катастрофического развала. Временное правительство поставило себе стратегическую задачу неизмеримо более скромную, но зато вполне соответствующую наличным силам. Мы поставили себе целью: восстанавливая насколько возможно боеспособность армии, удержать на нашем фронте до конца кампании 1917 года наибольшее количество неприятельских войск. Достигая этого, мы, во — первых, лишали генерала Людендорфа возможности свободно маневрировать на Западном фронте, на фронте наших союзников, а во — вторых, этим самым отсрочивали решительные столкновения военных сил двух враждебных коалиций на время кампании 1918 года. Только такая отсрочка решительного столкновения давала возможность Соединенным Штатам действенно вступить в войну и оказать в 1918 году на фронте наших союзников решительную помощь. И каждый из членов Временного правительства может теперь со спокойной совестью сказать: стратегическая цель, поставленная военной политике правительства Февральской революции, в полной мере была достигнута.

Больше того, русская революция оказывала на славянские и даже турецкие войска коалиций центральных держав такое «разлагающее действие», что германское Верховное командование вынуждено было перебрасывать эти войска на Западный фронт и на их место присылать германские части на наш фронт. Вот почему в конце концов оказалось, что летом 1917 года на русском фронте было сосредоточено наибольшее за все время войны количество германских войск. Обратная переброска этих дивизий на Западный фронт началась только с середины сентября, когда в русской армии с очевидностью проявились все разлагающие психологию войск следствия движения генерала Корнилова против правительства революции.

Отмечу здесь, что склонность к диктатуре, о которой я выше писал, наблюдалась во время войны у таких людей, которые, казалось, были совершенно застрахованы от заражения этим психозом. Более чем понятно, что жесточайшие испытания, пережитые нашим офицерством после революции на фронте, толкнули часть командного состава на участие в несчастной авантюре, которая была безнадежна с самого начала. Но для меня до сих пор необъяснимы мотивы, которые толкнули некоторых военных представителей наших главнейших союзников на активную поддержку генеральского движения против правительства, которое в это время руководило на фронте операциями не менее важными для союзников, чем и для самой России. Таким образом, если даже допустить, что Февральская революция ослабила военное положение союзников, то ответственность за это должны открыто принять те официальные представители их, которые, содействуя восстанию против правительства, наносили жесточайший удар боеспособности нашего фронта.

Впрочем, малодружественное отношение к Временному правительству некоторых весьма влиятельных союзных кругов можно, по — видимому, объяснить тем, что новые цели войны, которые выдвинула Россия после революции, были совершенно чужды тогдашней психологии официальных кругов Англии и Франции. формула демократического мира, которая позже была развернута в знаменитых 14 пунктах декларации президента Вильсона и которая впервые в сжатой форме была провозглашена в апрельской декларации Временного правительства о «целях войны», — эта формула казалась на Западе недопустимым во время войны доктринерством и почти преступным германофильством.