Потерянная Россия - [47]

Таким образом, борьба против диктатуры на хозяйственном фронте выражается прежде всего в восстановлении хозяйственного благополучия среднего человека, в подъеме его жизненного уровня, ибо средний хозяйствующий человек представляет собой большинство всякой страны и на нем одном покоится демократический порядок. Вот почему, кстати сказать, Сталин, защищая партийную диктатуру против неизбежных политических следствий хозяйственной эволюции нэпа, должен был взорвать самый нэп и под видом пятилетнего плана «социалистического строительства» подвергнуть всю страну режиму принудительной нищеты.

Нечего и говорить, что длящаяся война, с каждым днем все более и более ослаблявшая хозяйственную сопротивляемость сельских и городских производящих классов, выбивала из рук Временного правительства самое действительное средство борьбы с диктаторскими и антидемократическими настроениями, которые напирали на Февральскую революцию с двух сторон: справа — в виде военной диктатуры, слева — под видом диктатуры пролетарской.

Тройной долг возложила судьба на плечи одиннадцати человек, которые неожиданно для себя оказались в разгар самой тяжкой в истории страны войны носителями верховной власти величайшей империи. Нужно было, во — первых, восстановить до основания разрушенный аппарат государственного управления; нужно было, во — вторых, продолжать войну; в — третьих, нужно было безотлагательно осуществить ряд коренных хозяйственных и политических преобразований, ставших неизбежными после падения монархии.

Можно утверждать, не боясь опровержений истории, что ни одно из современных нам правительств великих держав не стояло перед лицом таких подавляющих трудностей. Каждая из трех только что мною указанных задач могла бы в отдельности исчерпать программу любого правительства.

Не забудем при этом, что в продолжение войны и в Англии, и во Франции, и в Германии — в государствах, вполне сохранивших в целости свой хозяйственный и административный аппарат, — были устранены все политические разногласия и правительства могли спокойно и властно, как Клемансо[121], утверждать: «Мы только ведем войну». Временное правительство тоже должно было вести войну. Но в то же самое время оно было вовлечено в напряженную борьбу с настоящим ураганом анархии и должно было со всей возможной скоростью осуществлять долгожданные политические и социальные чаяния народа, который ни минуты не хотел больше ждать.

Тут может возникнуть вопрос, отдавали ли себе отчет члены первого состава Временного правительства, принимая на себя 2 марта власть, что их ждет и какую ответственность они берут на себя. Вспомним, что вся Россия от генерала Алексеева и Родзянко до рядового члена какого‑нибудь земства или городской думы, — вся сознательная Россия последние месяцы старого режима была убеждена в том, что Распутин и его сотрудники толкают Россию навстречу катастрофе и сепаратному миру. Обычно принято думать, что политические предсказания, в особенности предрекающие грядущие бедствия, не оправдываются. В декабре 1916 года князь Львов, подводя итог общему состоянию умов в России, написал в своей несказанной речи незабываемые слова, которые доказывают, что исторические провидения и политйческие пророчества совершенно возможны и осуществляются слово в слово. Князь Львов писал о толпившихся у трона: «Пусть потом несчастия затопят нашу родину, пусть великая Россия станет данницей немцев, лишь бы им сохранить свое личное старое благополучие…»

«Путем разрушения народного единства и сияния розни они неустанно готовят почву для позорного мира. И вот уже не в предчувствии грозной опасности, а в состоявшемся полном разрыве идеала русского народа с действительной жизнью мы должны теперь сказать им — вы злейшие враги России и престола; вы привели нас к пропасти, которая развернулась перед русским царством». И затем князь Львов восклицает: «Что же нам делать? Отдадим себе отчет в нашем собственном положении, в наших силах и в нашем долге перед родиной в смертный час ее бытия».

В смертный час бытия России, на самом краю пропасти под надвигающейся угрозой позорного мира князь Львов и его единомышленники, стремясь зимой 1916 года предотвратить взрыв анархии, побуждали Государственную думу к борьбе за ответственное министерство, к борьбе за освобождение верховной власти от влияния на нее всемогущей, но совершенно безответственной кучки фанатиков и авантюристов, которые подчинили себе волю несчастной, больной императрицы. Еще надеялись дворцовой революцией спасти страну от хаоса, но — было уже поздно.

То, что случилось, было взрывом не только монархии, но и самого государства. Смертный час наступил. Нельзя было уже предотвратить развала. Можно было только попытаться его остановить. Каждый из членов Временного правительства, принявшего всю полноту государственной власти 2 марта 1917 года, ясно сознавал, что на его плечах двойная тяжесть — война и революция.

Конечно, теоретически нельзя даже оспаривать, что война и революция несовместимы, что одна исключает другую. Однако на практике Временное правительство не имело никакого выбора между войной и революцией; больше того, сама революция, чудесно превращая анархический взрыв в организованное государственное движение, творилась величайшим патриотическим подъемом, совершенно исключавшим всякую возможность сепаратного мира. Рассудочно теперь весьма многие считают такие настроения в начале революции жесточайшей ошибкой. Но я не занимаюсь здесь критической оценкой февральской психологии, а только ее устанавливаю как бесспорный исторический факт. Мимоходом я не могу здесь не остановиться на распространенной среди наших бывших союзников критики Февральской революции с точки зрения военных интересов франко — английского Западного фронта. Сравнивая внешне благополучное состояние русского фронта в зиму перед падением монархии с быстрым падением боеспособности нашей армии в начале революции, историки и мемуаристы среди наших бывших союзников весьма часто приходят к совершенно ложному выводу: Февральская революция, разрушив боеспособность русской армии, резко нарушила стратегические планы союзных армий и затянула войну на целый лишний год.