Потаенные места - [123]

– Я тоже поеду, – проговорила Рут, нахмурившись. – Я не стану заходить внутрь, но могу подождать у входа на случай, если понадобится… какая-нибудь помощь.

– Спасибо, Рут, – поблагодарил ее доктор Картрайт.

С ноющим сердцем Пудинг надела свою самую нарядную одежду. Вдруг это как-то поможет Донни, решила девушка. На ней была небесно-голубая юбка и белая в горошек блузка из муслина. Когда она ее носила, мать наблюдала за ней, как ястреб. Луизе чудилось, будто дочь вот-вот что-то прольет на нее или прислонится к чему-то грязному. Однако чувство триумфа, которое должно было возникнуть у девушки после того, как она прибыла в Девизес, не замаравшись во время поездки на автобусе до Чиппенхема, а потом на поезде с одной пересадкой, оказалось не таким уж ярким, учитывая грустные обстоятельства. Луиза вежливо улыбалась охранникам, когда их вели в холодную темную камеру, где проходили свидания, но никто из тюремщиков не улыбнулся в ответ. Пудинг и ее родители сели по одну сторону длинного дощатого стола, и вскоре к ним привели Донни – усталого, сгорбленного и измученного.

– О-о, – выдохнула Луиза, и в ее глазах мелькнул испуг.

Пудинг взяла ее руку в свою и крепко сжала. Во время месячного заключения Донни девушка видела брата каждую неделю и каждый раз замечала, что выглядит он все хуже. Луизу же, увидевшую сына впервые с момента ареста, перемена в его облике повергла в шок. Он сильно похудел, и его кожа обрела желтоватый оттенок. На рассеченной губе была мокнущая кровавая корка. Синяки вокруг раны на голове стали багровыми. Но тяжелее всего было видеть его потерянный взгляд. – О мой мальчик, – прошептала она. – Что произошло? Что с ним случилось? – повторила она, оборачиваясь к мужу.

– Ничего, ничего, моя дорогая. Уверен, с ним все в порядке. Он немного расшиб голову, но его уже осмотрел врач. Ему нужно только немного солнечного света и чуть-чуть домашней заботы, чтобы прийти в себя. – Голос доктора звучал не очень убедительно.

– Привет, мама и папа. Привет, Пудди, – поздоровался Донни, по очереди глядя на каждого из гостей.

– Привет, Донни, – отозвалась Пудинг, протягивая ему руку и улыбаясь.

– О! – вырвалось у Луизы, и она заплакала.

– Я хотел бы вернуться домой, – сказал Донни, и Пудинг пришлось приложить титанические усилия, чтобы тоже не разрыдаться.

Им разрешили провести с узником только двадцать минут, и за это время доктор Картрайт постарался как можно лучше объяснить Донни, что произойдет во время слушания, хотя адвокат уже сделал это, и что нужно говорить. Донни просто кивал время от времени, и казалось, будто ему это неинтересно. Во время этого разговора Пудинг охватило странное оцепенение, и к горлу подступала дурнота, из-за чего было трудно говорить. Казалось, ее сердце вот-вот остановится. Потом она вслед за родителями, выйдя из тюрьмы, прошла в здание суда, где уселась на местах для публики и стала ждать начала судебного заседания, чувствуя, что часть ее существа словно омертвела. Луиза Картрайт стала вялой, безжизненной, и Рут предложила отвезти ее домой на дневном поезде.

– Можешь присоединиться к ним, Пудинг. Ты выглядишь разбитой, и тебе нет нужды оставаться. Донни увидит, что я здесь, и поймет…

– Я остаюсь, папа, – объявила она.

Доктор Картрайт грустно кивнул и поправил сползшие на кончик носа очки.

– Мы должны подготовиться к тому, чтобы проявить стойкость перед лицом… страха и страданий, Пудинг, – сказал он.

У Пудинг не было уверенности, что она на это способна, и она не хотела лгать, но все равно кивнула, не желая расстраивать отца. Наконец объявили слушание дела Донни, и его ввели в зал. После нескольких наводящих вопросов он назвал свое имя и адрес, и Пудинг с трудом могла расслышать его из-за шума в ушах.

Донни не признал себя виновным в умышленном убийстве, равно как и в непредумышленном, связанном с ограниченной ответственностью. Затем выступил с речью обвинитель, и ни одно из представленных им свидетельских показаний не было оспорено защитой. Адвокат подсудимого получил слово последним и попросил Донни описать, что тот видел и делал в утро смерти Алистера. Донни не привык выступать на публике, ему всегда проще было отвечать на конкретные вопросы, чем пространно излагать ход событий, поэтому он ограничился лишь парой невнятных фраз. Далее адвокат сделал несколько неоспоримых заявлений, в основном касательно хорошей репутации подзащитного и его тяжелых ранений в голову. После чего мировой судья, похожий на грача – нос в виде клюва и яркие, блестящие глаза, – объявил об окончании прений сторон. Затем он заявил, что выносит решение с тяжелым сердцем, учитывая участие Донни в войне, и распорядился направить его дело в коронный суд[84], квалифицировав преступление как умышленное убийство. В связи с тяжким характером преступления и эпизодами насилия, имевшими место, когда Донни находился под стражей, в освобождении под залог было отказано.

После суда Пудинг и доктор молча стояли на перроне, ожидая, когда подойдет поезд на Чиппенхем. Ветер катил по железнодорожным путям старый газетный лист; розовато-белые цветы блошницы пробивались между шпал; прыгали воробьи, подбирая упавшие крошки от сэндвичей, которые уплетали пассажиры. Одно из самых ранних воспоминаний Пудинг было связано с путешествием по железной дороге, ей тогда было не больше четырех лет. Она уже не помнила, куда они тогда направлялись, – да это и не важно. Зато она помнила Донни, ему было двенадцать или тринадцать лет; всякий раз, когда поезд входил в поворот, брат высовывался из окна и пытался хотя бы мельком увидеть пар и дым локомотива, а затем оборачивался к ним с сажей на зубах, растрепанными волосами и улыбкой от уха до уха. Пудинг сделала резкий вдох и попыталась изгнать этот образ, который, казалось, лишь усиливал ее тоску. Рядом на перроне стоял пожилой человек с трубкой и курил, и от табачного дыма просто некуда было деться. От него щипало в глазах, першило в горле, и досаждал он не меньше, чем целый рой комаров.