Посвящение в Мастера - [11]

— Ну и что? — пожал плечами Ходасевич. — Эрос твой мне не симпатичен, и, честно говоря, мне было бы жаль, если б его стрела попала в деревянное сердце Афродиты. Слава Богу, этот уродец не воплотит свой мерзкий замысел!

— Ах, вот как?! — воскликнула Катарина и быстро ударила — Ходасевич не уследил чем — по правой руке атакующего Эроса. Рука демона беззвучно обломилась, в ту же секунду лук распрямился и выпустил стрелу. Бах! Иголка воткнулась в деревянное сердце Афродиты-вратаря!

— Во как! Ну и что ты хочешь этим сказать?

— А ты не понял?

— Ну, испортила фигурку. Правда, невелика ей цена.

— И все?.. А лук? Я повторяю: лук не показался тебе странным?

— А что в нем странного? Я такой с закрытыми глазами слеплю.

— Да неужели! Такой, чтобы мог… распрямиться?

— Распрямиться? — повторил Ходасевич, затем до него дошло. — A-а! Так лук не глиняный!

— Еще какой глиняный! Вот, гляди, — Катарина опять резко ударила, на этот раз по левой руке Эроса, и, обезоружив несчастного демона, протянула крошечный лук Ходасевичу. Вадька осторожно взял его двумя пальцами.

— Не бойся, дурачок. Попробуй его согнуть.

Ходасевич согнул лук, потом, удерживая за один конец, дал ему распрямиться. Лук сделал это почти мгновенно!

— А теперь дай сюда! — Катарина забрала лук и с силой швырнула его об пол. Дзыньк! — и лук разлетелся бы на половинки, если бы не леска.

— Ты что наделала, ненормальная! Решила все разломать?! Вылитый бог войны!

— Не кричи. Посмотри на осколки лука повнимательней! — подняв с пола останки лука, Катарина протянула их Вадьке. — Ну, что скажешь, Фома неверующий?

Ходасевич ответил не сразу, минут пять, поднеся к носу, изучал осколки, даже попробовал один на зуб. Затем его прорвало:

— Не может быть! Но я все равно отказываюсь в это верить! Гибкой керамики не существует! Что бы ты мне не говорила!

Катарина расхохоталась: — Да я молчу, молчу!

— Ничего не понимаю! — продолжал изумляться Ходасевич. — В самом деле керамика! Но как?! Катарина — ты гений! Поделись секретом!

— Я не гений, Вадик, а мастер. Мастер с большой буквы, — совершенно серьезно заявила Катарина. — Я открыла состав глины, которая приобретает просто фантастическую упругость даже без обжига в муфельной печи! — Помолчав, вдруг предложила: — Знаешь, я готова рискнуть. И посвятить тебя в Мастера. А ты?

— Что я? — не понял Ходасевич.

— Ты готов рискнуть?

— Да хоть сейчас! — едва ли не вскричал Вадька.

— Ну, тогда поехали. Тусовке все равно нет дела до нас.

5

Ходасевич неотрывно смотрел в окно такси, наблюдая то темное, немного зловещее, о наступлении которого в народе говорят: «Ни зги не видно!» В далекой вышине, там, куда не доставал Вадькин взгляд, ревнивая ночь замазала дегтем бесстыжие глаза звезд и месяца-сутенера. Загнала в черный чулан безропотное мартовское небо. Завесила окрестности густой волокнистой мглой. Мгла сгущалась…

На земле жизнь проходила по-другому — в неясных проблесках темно-серого снега, лежавшего в загородных посадках, встречавшихся на пути вперемежку с низкорослыми частными домами. Такси, стреляя во мрак из крупнокалиберных фар, подъезжало к Барановке.

Ходасевич и Катарина сидели на заднем сиденье, отдавая его холодной спинке остатки своего тепла — в салоне не работала печка, а может, водитель жлобился ее включать. Катарина положила голову Вадьке на плечо и едва слышно мурлыкала в такт гудящему двигателю. Вадька сидел как кол, зажав в руке то, что еще четверть часа назад называлось Эросом-Купидоном… Вот частные дома кинулись навстречу такси, тут же расступились, построившись по обеим сторонам дороги в две нестройные шеренги. Беззлобно ощерились золотыми коронками окон, по-собачьи залаяли, то тут то там старательно подхватили песенку, подслушав ее у авто динамиков. А может, и нет: Ходасевичу нравилось домысливать происходящее. Автомобильная магнитола, оставаясь на своей волне, нескромно выдавала чужие чувства, бешено мигая желто-зелеными огоньками.

По-видимому, уже не в силах скрывать свои мысли от Ходасевича, Катарина вдруг взорвалась пылкой тирадой:

— Вот мы все с тобой говорим: вдохновенье да вдохновенье!

Улыбнулась растерявшемуся от неожиданности Вадьке и уже спокойней продолжила:

— По большому счету, вдохновение не заряжает нас тягой к творчеству, способностью пламенно творить. Точнее, оно дорого не этим. Вдохновение возвращает нас в вожделенный драйв.

Это так, Вадик. Драйв — это всегда желанный и невыдуманный рай. Причем рай движущийся и движущий нас. Нет, он ни коим образом не связан с потусторонней жизнью, бестелесной и бесчувственной метафизикой. Драйв-рай — это наша жизнь с привычной системой мер — праведностью и грехом, Богом и дьяволом. Но обязательно — жизнь в движении! Движении духа, души, ума, плоти, наконец. Через сомнения и сопротивления — драйв!.. Однако это не все. Это не просто движение — это должно быть дви-жжение! Понимаешь?.. Жжение, которое испытываешь, потому что ты движешься, трешься обо все, с чем приходится сталкиваться, общаться, иметь дело, обнимать, бить морду, рожать детей и т. п. в жизни. Дви-жжение от ясного, яркого, четкого и небезопасного ощущения полноты жизни! Драйв — это по-ток! Понимаешь?.. Но не тот ток, на котором бьют глухарей, а необъяснимый по-ток, который сам бьет! От которого возгорается искра! Искра — от нее и от трения сгорают наши сомнения. Драйв преображает жизнь, обостряет ее восприятие и при этом делает неважными многие вещи. «Уже не важно», как поет Муммий Троль, кто любовник, а кто муж, кто убийца, а кто потерпевший. Смысл преступления, смысл любви и измены, даже смысл счастья, как боль после драки, доходит потом. Когда кончается драйв. Кто-то этим довольствуется, а кто-то не может никак успокоиться: «Что?! Неужели дви-жжение больше не повторится?!» В этот момент кое-кто из нас начинает поиски нового драйва. Если бы не вдохновение, эти поиски могли затянуться для нас с тобой на долгие годы! Вдохновение — это ветер, который дует в сторону рая! Что ты скажешь об этом, Вадим?..