Посвящается Хлое - [3]

Я послал телеграмму:

«Сообщи удобную для тебя дату. Сговорился по поводу Сары с соседкой. Буду указанный тобой срок базельским экспрессом. Целую. Я».

Ответ тоже был телеграфным.

«Обстоятельства изменились связи декадой африканской культуры Женеве. Подробности сообщу дополнительно. Твоя Х.».

Вот тебе и «твоя»! Я обиделся: при чем тут Африка?

Прибыли с письмом «подробности». Хлоя по роду своей деятельности обязана была в союзе с Министерством культуры Швейцарии организовывать мероприятия, хотя бы отдаленно связанные с культурой. За это Хлое платили деньги. «Ну, да! Ведь франкоязычная Африка довольно обширна, а Хлоя, разумеется, говорит по-французски, раз живет в Женеве, (живет — Женева — восхитительно!) К тому же она закончила Сорбонну, значит с культурой у нее тоже имеются какие-то связи, пусть и слабые. Я вспомнил, что она защищала диссертацию на звание бакалавра по теме „Журнал „Новый мир“ 60-х годов“. Вот куда ее унесло от „Нового мира“ и 60-х! В знойную Африку! Где, как известно, „не видать идиллий“! Выходит, идиллии по боку!»

Я воспринял все как отговорку. Я бы не помешал Африке, в конце концов, моя страсть хоть и не африканского свойства, тоже требовала со стороны Хлои каких-то жертв!

Несколько дней после письма я боролся с желанием позвонить в Женеву и наговорить обидных дерзостей. Следующие несколько дней я боролся с желанием запить горькую. Все-таки чувства переполняли меня, мне нужна была, выходит, эта женщина-цветок.

Дело кончилось тем, что я завел привычку гулять по вечерам вместо телевизора. Как раз было полнолуние, луна всегда помогала мне собрать свои вечно разбредающиеся, как стадо баранов, мысли.

«А что, если все это — игра? — спрашивал я луну, усевшуюся, как Шалтай-болтай, на заборе из темного леса на горизонте. — При чем игра не очень достойная, хотя ведут ее несчастные по-своему люди? Два человека, всю жизнь мечтавшие о любви, но всю жизнь этой самой любви боявшиеся. — Луна, заинтересовавшись, вылезла из замшевой тучи. — А что, если эти два человека попросту не заслуживают любви?»

Недовольная ответом луна спряталась в жилетный карман Мефистофеля.

Я сел на скамейку, уже попавшую в один из моих рассказов, рядом с прудом, описанным мной не единожды. Я смотрел на темную поверхность пруда и некстати вспомнил метафору начинающего Василия Аксенова, восхитившую Катаева: «Поверхность пруда напоминала пыльную крышку рояля».

«У нее африканский фестиваль. У меня — сочинительство. Боже, а когда же жить?! (Восхитительное жужжание!) Надо что-то решать. Я хочу быть счастливым, как все люди!»

Неожиданно крышка рояля поднялась. Мелкий ветер низом помел по патине бронзовой воды. Островок мелколистых ив воспрянул изо сна и встрепенулся дождем серебристых уклеек лиственных изнанок. Музыкальный гул обступил меня, в невидимую клавиатуру погрузились чьи-то руки. И первые звуки рояля полились со дна водоема, тяжело груженого водой. Играли неумело, по складам, но с большим чувством. Душа в испуге сжалась, как во время сердечного приступа. Со дна поднимались охапками белые лилии и поселялись у меня в груди.

Прожить всю жизнь мимо жизни. Что-то было обещано кем-то когда-то.

«Боже, ну почему я так несчастлив?» — обида каждого второго на земле, потому что каждый первый просто не чувствует обмана.

Она села рядом, моя Хлоя.

Самое время осуществить эпистолярную угрозу, и Хлоя тотчас целует меня.

Я отвечаю на поцелуй со всей неистраченной страстью… И вижу пустоту.

Судорога прошла по всему телу. Судорога неосуществленного порыва. Куда?

В аэропорт? Хотя бы к телефону: молить! О чем?

Я встал и пошел окоемом пруда.

Пора было кормить Сару.