Постскриптумы - [26]

— Чарли, — вдруг сказала она, — ты должен подумать о необходимости начать экономить и откладывать понемногу каждый месяц на будущее. Ты должен понять, что следует позаботиться о прибавлении к нашему дому, которое принесет с собой радость и удовольствие и зазвенит веселой музыкой у нашего очага. Ты должен приготовиться к обязательствам, которые падут на тебя, и помнить, что не о нас одних придется подумать. И в то время, как наши пальцы будут прикасаться к струнам, из которых по желанию могут быть извлечены чудные мелодии или диссонансы, и в то время, как звуки будут расти выше и громче, мы должны не забывать о долге, нами на себя принятом. Ты представляешь всю ответственность?

Чарли сказал:

— Да.

А потом пошел в сарайчик для дров, бормоча себе под нос:

— Интересно: она болтала о младенце или имеет в виду купить фортепьяно в рассрочку?

Удостоверение личности

Незнакомый человек вошел на днях в хаустонский банк и предъявил кассиру к оплате именной чек.

— Кто-нибудь должен удостоверить, — сказал кассир, — что ваше имя действительно Генри Б. Саундерс.

— Но я никого в Хаустоне не знаю, — сказал незнакомец. — Вот целая пачка писем, ко мне адресованных, и телеграмма от моей фирмы, и мои визитные карточки. Разве они не могут служить достаточным доказательством?

— Сожалею, — сказал кассир, — но хотя я нисколько не сомневаюсь, что вы именно нужное лицо, однако наши правила требуют лучших доказательств.

Человек расстегнул жилет и показал инициалы: «Г.Б.С.» на сорочке.

— Это сойдет? — спросил он.

Кассир покачал головой.

— У вас могут быть письма Генри Б. Саундерса, и его бумаги, и даже его сорочка, и все-таки вы можете не быть им. Нам приходится проявлять максимальную осторожность.

Незнакомец распахнул сорочку и показал огромный горчичник, покрывающий почти всю его грудь.

— Вот, — вскричал он, — если бы я не был Генри Б. Саундерсом, я, по-вашему, носил бы по всему телу его горчичники? По-вашему я согласился бы покрывать себя всего волдырями, чтобы изображать какое-либо лицо? Гоните сюда монету, мне некогда валять больше дурака!

Кассир поколебался, но потом выложил деньги. Когда незнакомец ушел, чиновник мягко потер себе подбородок и пробормотал:

— Эти горчичники могли быть в конце концов и чужими, но — без всякого сомнения — все в порядке. Он — он.

Яблоко

Юноша держал в руке круглое, румяное, до приторности сладкое яблоко.

— Съешь его, — сказал Дух. — Это — яблоко Жизни.

— Я не хочу его, — сказал юноша, и отбросил яблоко далеко от себя. — Я хочу успеха. Я хочу славы, богатства, власти и знания.

— Тогда идем, — сказал Дух.

Они пошли рука об руку по крутым каменистым тропинкам. Солнце жгло, мочил дождь, окутывали горные туманы и снег падал, такой прекрасный и предательски мягкий, скрывая тропу, по которой они карабкались вверх. Быстро летело время и золотые кудри юноши приняли белую окраску снега. Его стан согнулся от вечного карабканья вверх, рука его ослабела, и голос стал высоким и дрожащим.

Дух не изменился, и на его лице была непроницаемая улыбка мудрости.

Они достигли наконец высочайшей вершины. Старик, который некогда был юношей, сказал, обращаясь к Духу:

— Дай мне яблоко Успеха. Я взошел на вершины, на которых оно растет, и оно принадлежит мне. Но поторопись, потому что странная мгла заволакивает мои глаза.

Дух протянул ему яблоко — круглое, румяное, прекрасное на вид.

Старик откусил от него и увидел, что оно сгнило внутри и обратилось в пыль.

— Что это? — спросил он.

— Это было когда-то яблоком Жизни, — сказал Дух. — Теперь это яблоко Успеха.

Откуда это пошло

— Вы бы лучше подвинули кресло немного назад, — сказал старожил. — Я видел, как один из Джудкинсов только что вошел в редакцию газеты с ружьем в руке, и возможно, что будет маленькая перестрелка.

Репортер, собиравший в это время в городе кое-какие сведения для большого издания, быстро укрылся вместе со своим креслом за колонной и спросил о причинах такого возбуждения страстей.

— Это старая война, длящаяся уже несколько лет, — сказал старожил, между редактором и семейством Джудкинсов. Приблизительно раз в два месяца они палят друг в дружку. нет человека в окрестности, который не знал бы этой истории. Вот откуда это пошло. Джудкинсы живут в другом городе, и однажды хорошенькая барышня из их семейства приехала сюда погостить у некоей миссис Браун. Миссис Браун дала бал — как в самом высшем свете! чтобы показать свою гостью молодым людям города. Один из них влюбился в барышню и послал маленькое стихотвореньице в нашу газету «Наблюдатель». Вот как оно читалось:

ПОСВЯЩЕНИЕ МИСС ДЖУДКИНС

(Гостящей у миссис Т. Монткальм Браун)

В ту ночь ты на себе имела

Манто на царственных плечах,

Лишь розу, воткнутую смело,

Являя в черных волосах.

Вся — воплощение экстаза,

В румянце робкого стыда

Под яркими лучами газа

Стояла в зале ты тогда!

Это-то стихотвореньице и послужило поводом к войне!

— Не вижу ничего плохого в этом стихотворении, — сказал репортер. — Оно довольно коряво, но не содержит в себе ничего оскорбительного!

— Ну, — сказал старожил, — само по себе стихотвореньице в том виде, как его написал автор, было в полном порядке. Беда началась в редакции. После того, как оно появилось, первой, кому оно попалось на глаза, была начальница отдела «В городе и в свете». Это — старая дева, и она нашла «царственные плечи» нескромностью и вычеркнула всю вторую строку. Затем заведующий объявлениями перенюхал по обыкновению всю корреспонденцию, полученную на имя редактора, и увидел это стихотвореньице. В номере должно было как раз идти объявление о том, что каждая дама может легко и навсегда стать блондинкой, и он нашел, что одобрительный отзыв о шевелюре иного цвета едва ли уместен. И он выбросил четвертую строку.