Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 1 - [35]

.

• Приемные политические семьи (неформальные патрональные сети). Одним из следствий описанного в предыдущем пункте (а также патронального исторического багажа стран, упомянутого выше в связи с Таблицей 1.2) является то, что патронализм, который реализовывался через формально-навязанные отношения, а также феодальное и бюрократическое подчинение выходит далеко за пределы любого отдельного формального института в условиях демократии. Другими словами, неформальные сети берут под свой контроль формальные институты и используют их в качестве фасадов, тогда как статус внутри неформальной патрональной сети не обязательно совпадает с формальными административными должностями. Власть при этом основана на слиянии политических и экономических ресурсов (то есть на власти-собственности), а также на положении, которое занимает актор в пирамидальной иерархической цепочке управления неформальной патрональной сетью.

Такую сеть можно еще назвать «приемной политической семьей». Она представляет собой особую патрональную сеть, которая сохраняет свое единство не за счет формальных институциональных иерархий, таких как феодализм или номенклатура, но за счет неформальных родственных и квазиродственных отношений, а также персональной лояльности главному патрону (в соответствии с культурными особенностями патриархальных семей [♦ 3.6]). Иными словами, «существует иерархия отношений элиты, в которой представители небольших групп и властной элиты знают друг друга лично благодаря прямому личному контакту и опыту взаимодействия. Эти элитарные круги сплетены воедино: все лица из элиты знакомы и связаны с другими представителями элиты, стоящими в социальной иерархии выше и ниже». Эта иерархия также «сильно централизована пирамидальной структурой с вертикалью власти, исходящей от ‹…› двора»[169]. Описывая приемные политические семьи как «кланы» [♦ 3.6.2.1], Кэтлин Коллинз объясняет, что «клановые нормы требуют высокой лояльности и покровительства клану, [и] эти нормы могут вступать в противоречие с особенностями современного бюрократического государства. Кланы видят в государстве патрона и источник ресурсов ‹…›. Члены клана, имеющие доступ к государственным институтам, покровительствуют своим родственникам, распределяя рабочие места на основе клановых связей, а не заслуг. Клановые элиты крадут государственное имущество и направляют его в свою сеть. ‹…› Политика кланов является закрытой, изолированной и непрозрачной»[170].

Смена режима, помимо того, что позволила выжить обществам, которые через нее прошли, также осуществила трансформацию унаследованных институциональных структур:

• Власть-собственность. Ликвидация монополии государственной собственности при посткоммунистических режимах происходила по-разному. В большинстве из них в результате приватизации доля частного сектора в ВВП к 2000-м годам составляла от 60 до 80 %[171]. Однако если на Западе приватизация – это рыночная операция, создающая альтернативный способ инвестиций для богатых слоев населения, в посткоммунистических режимах она была нацелена на то, чтобы создать класс собственников[172]. Так, волны приватизации, которые накрывали эти страны, не всегда представляли собой прозрачный, законный процесс[173]. В Главе 5 мы рассмотрим формы приватизации и то, как она влияет на выживание элиты [♦ 5.5.2]. Пока же мы обозначим это явление получившим широкое распространение в 1990-е годы термином «прихватизация», который намекает на произвольный, агрессивный характер процесса[174].

В коммунистических режимах государственная собственность была частью политического органа, а значит, принадлежала номенклатуре и управлялась ею. В результате того, что работа носила административный характер, члены номенклатуры распоряжались этой собственностью скорее как бюрократы, чем как частные владельцы. В ходе приватизации, сопровождавшей смену режима, политическая и экономическая сферы были разделены только внешне [♦ 5.5.2]. Политическая сфера не только назначала и обеспечивала первых частных собственников. Политические акторы, используя экономические рычаги, держали друг друга в определенном смысле в заложниках: в постсоветских автократиях экономика с центральным планированием не превращалась в рыночную экономику западного типа, но склонялась по мере транзита все ближе и ближе к «реляционной экономике» (relational economy) [♦ 5]. Система власти-собственности была воспроизведена в новой форме, где экономическая власть невозможна без политической (или, по крайней мере, без обладания небольшим куском политического пирога[175]), а политическая власть бессмысленна без экономического веса[176].

• Патримониализация. В докоммунистический период рудиментарное или полностью отсутствующее разделение сфер социального действия приводило к патримониализму в феодальных институтах. То же можно сказать и о наследии коммунистических времен, которое привело к патримониализации недавно созданных демократических институтов. Как пишет Александр Фисун, в России транзит был «процессом прямого патримониального присвоения правящими элитами (партия / руководство; номенклатура второго и третьего эшелонов; региональные республиканские элиты более низкого ранга) аппарата государственного контроля. ‹…› Этот процесс трансформировал элементы патримониального господства полутрадиционного типа, существовавшего в недрах советского режима, в систему обновленного и „модернизированного“ неопатримониализма, в которой ‹…› патримониальные отношения утрачивают свой традиционалистский характер и приобретают современное экономическое измерение. ‹…› Возникшая неопатримониальная система ‹…› стимулировала развитие постсоветского политического капитализма и наделила демократические механизмы неопатримониальной логикой, в которой акторы руководствуются в большей степени финансовыми стимулами вроде получения ренты и в меньшей степени – традиционными или идеологическими мотивами»