Посткапитализм. Путеводитель по нашему будущему - [31]

Сегодня нас поражает смелость и скорость, с которой все это осуществлялось: сталь заменила чугун; электричество заменило газ; телефон вытеснил телеграф; появились кинематограф и таблоиды; быстро рос выпуск промышленной продукции; в столицах разных стран мира вырастали впечатляющие здания со стальными каркасами, а мимо них проезжали автомобили.

Однако в то время капитаны бизнеса считали это само собой разумеющимся. Их беспокоили взаимоотношения между крупными компаниями и рыночными силами. Если это возможно, заключали они, рыночные силы нужно отменить.

«Конкуренция – это промышленная война, – писал Джеймс Логан, глава US Envelope Company в 1901 году. – Невежественная, неограниченная конкуренция, доведенная до своего логического завершения, означает смерть для некоторых участников сражений и ущерб для всех»[79]. В это время его компания почти полностью господствовала на американском рынке. В то же самое время Теодор Вайль, босс Bell Telephone, предупреждал, что «все издержки агрессивной, неконтролируемой конкуренции, в конечном итоге, ложатся прямо или косвенно на плечи общества»[80]. Чтобы избавить общество от такого бремени, Вайль намеревался приобрести все телефонные коммутаторы в Америке.

Конкуренция, утверждали воротилы бизнеса, привносит хаос в производство и снижает цены до такого уровня, что прибыльное внедрение новых технологий становится невозможным. Решение следовало искать на трех уровнях: монополия, фиксирование цен и защита рынков. Средствами для достижения этих целей были (1) слияния, осуществляемые при поддержке новых агрессивных инвестиционных банков; (2) создание картелей и концернов для установления цен; (3) введение правительством ограничений на импорт товаров.

Американская сталелитейная корпорация была создана в 1901 году на основе 138 различных компаний и мгновенно получила контроль над 60 % рынка. В те же годы Standard Oil располагала 90 % имевшихся в США мощностей по переработке нефти и использовала свою власть так беспощадно, что заставляла железнодорожные компании перевозить нефть себе в убыток. Bell Telephone пользовалась полной монополией в области телекоммуникаций до середины 1890-х годов и вернула ее себе в 1909 году, когда Дж. П. Морган объединился с Вайлем, чтобы скупить конкурентов.

В Германии поощрялось создание ценовых картелей, получавших законную регистрацию, вследствие чего их число увеличилось более чем вдвое с 1901 по 1911 год[81]. Лишь один из этих картелей, Рейнско-Вестфальский угольный синдикат, охватывавший 67 компаний, обладал достаточной властью, чтобы диктовать 1,4 тысячи различных цен и контролировать 95 % энергетического рынка своего региона[82].

Поскольку сегодня понять это трудно, для внесения полной ясности мы уточним, что это была система, в которой цены устанавливали не спрос и предложение, а миллионеры.

К 1915 году в немецкой электротехнической промышленности господствовали два промышленных гиганта; в химической и горнодобывающей отраслях и в сфере грузоперевозок тоже было по два доминирующих игрока. В Японии вся экономика находилась во власти шести дзайбацу, конгломератов, которые, начав как торговые компании, превратились в промышленные, вертикально интегрированные империи, выстроенные вокруг мощного банковского центра и контролировавшие горнорудную, сталелитейную, оружейную промышленность и сектор грузоперевозок. К 1909 году, например, «Мицуи» производил, по меньшей мере, 60 % всего японского электротехнического оборудования[83].

Для создания таких крупных компаний финансовая сфера была реорганизована. В США, Великобритании и Франции процессом управляли фондовый рынок и инвестиционные банки. В 1890 году на Уолл-стрит котировались акции 10 промышленных компаний, а к 1897 году их стало более 200[84]. В Японии и Германии, где промышленный капитализм был создан «сверху» авторитарными правительствами, мобилизация финансов осуществлялась не столько через фондовый рынок, сколько посредством банков и даже самого государства. Россия, которая отставала в этом процессе и в которой большая часть промышленности принадлежала иностранцам, сделала выбор в пользу смешанной модели.

Таким образом, англосаксонская и германо-японская модели выглядели очень по-разному, и в течение многих лет велись споры о том, какая из них лучше[85]. Однако каждая из них была основана на разных вариантах одной и той же идеи: финансы получали контрольный пакет в промышленности, добивались монопольного положения там, где это было возможно, и устраняли рыночные силы – а государство напрямую поддерживало весь этот проект.

Коротко говоря, рынок стал организованным. Теперь его надо было защищать. Помимо участия в схватке за колонии, великие державы ввели многочисленные тарифы на зарубежную торговлю, цель которых заключалась в продвижении интересов их компаний. К 1913 году, например, большинство промышленных стран защищали отечественную промышленность двузначными импортными пошлинами на фабричные товары[86]. Монополии, в свою очередь, добивались назначения своих людей на ключевые должности в правительстве. Идеология, согласно которой государство было «ночным сторожем» и не вмешивалось в экономическую жизнь, умерла.