Post Scriptum - [56]

Вглядевшись, наконец, в дорогу, которой вёз его извозчик, Антон Андреевич заметил по случайности, далеко ещё впереди, сверкнувший в солнечных лучах, купол высокой старой церкви, в коей отчего-то никогда не бывал он раньше. И мысли снова овладели им.

«Кабы мне теперь в эту церковь войти, помолиться всем святым, две дюжины пылающих свечей им поставить, а потом упасть на колени перед священником, да получить у него отпущения грехов, благословение души на продолжение жизни, и выспросить ещё, отчего я в последнее время, то и дело боюсь разбудить в себе дьявола, вот так неистово недолюбливаю всех, что кажутся мне люди, знакомые и неизвестные, но все, совершенно все, словно зверями мне посланными и меня изводящими, и ярость моя к ним столь велика, что я уже с трудом удерживаю ее в себе. А что же он мне ответил бы? Да верно только одно – губи в себе дьявола, раб божий, и всю свою ненависть, весь гнев, с людей на него направляй. Не позволяй душе своей поддаваться ему. Гони его добром, и для того, добро это взращивай в себе, ежечасно, ежеминутно, ищи его даже там, где чудится, что и быть его не может…»

Резкий звук кнута, отвлек Смыковского. Лошади повезли коляску ещё скорее, и Антон Андреевич, лишь вздохнул расстроено, увидев, что покуда рассуждал он сам с собой о разговоре со священнослужителем, церковные ворота остались уже далеко позади.

До дома теперь уже оставалось совсем недалеко, только несколько главных улиц. Возница теперь перестал гнать своих обессиленных лошадей, порой он даже останавливался, пропуская прохожих, спешащих перейти широкую дорогу. В который раз, замедлив ход, он обратил внимание Смыковского на небольшое сборище плохо одетых и громко сквернословящих людей.

– Вот ведь бездельники! Хоть и карман пуст, а всё от работы бегут, – пробормотал он, посмотрев на них зло, и взмахнув кнутом над лошадиными головами.

Проезжая мимо, Антон Андреевич ясно рассмотрел мальчика, стоящего в самой середине этой толпы, зажатого грубо со всех сторон, и кажется плачущего.

– Митя! Где же Митечка? – услышал он встревоженный женский голос откуда-то из дома.

– Останови-ка братец здесь, – велел Смыковский.

Коляска остановилась.

– Ведь не доехали ещё, барин, – удивился извозчик.

– Довольно, здесь сойду. Прими скорее деньги, – ответил Антон Андреевич, ничего более не объясняя.

– Да уж, не к ним ли вы, барин? – догадался извозчик.

Смыковский промолчал.

– Не ходи ли бы, – произнес с опаской возница, – Такие греха не остерегаются. От них только лиха и жди.

– Трогай, трогай братец, я уж сам позволь, разберусь.

С такими словами, Антон Андреевич покинув коляску, направился к дому, где все не расходилась толпа. Издалека ещё увидел он взволнованную молодую женщину, бегущую со двора, в крахмальном фартуке и без верхнего зимнего одеяния. Раскрасневшаяся, совсем потерявшая дыхание, испуганно металась она вокруг собравшихся, словно наполненных животной, безжалостной лютостью, мужчин, и умоляла с плачем:

– Оставьте, оставьте нашего Митечку!

Однако мольбы ее будто и не были услышаны, толпа не пропускала ее к мальчику, а когда несчастная решилась силой пробиться в середину, чья-то тяжелая рука, без промедления подняла ее, тонкую и побледневшую, над землей и отбросила прочь.

И тут же послушался дерзкий призыв, простуженного голоса:

– Эй-а-ну! Братцы! Бей по окнам! Не жалей барского стекла!

В сторону двухэтажного краснокирпичного дома, полетело все, что попалось под недобрую руку, один за другим, раздавались звонкие удары и оконные стекла, разом осыпались вниз.

Антон Андреевич, ускорив шаг, спустя мгновение оказался возле горничной, лежащей на земле. Она, стараясь прийти в себя, проводила замерзшими пальцами по лбу и вискам. Смыковский поддержал ее за плечи.

– Вы ушиблись? – спросил он, помогая ей подняться, – Что все это значит? И кто эти люди, что так обошлись с Вами?

Женщина, взглянув на Антона Андреевича, схватив обеими руками его за воротник пальто, принялась повторять:

Заклинаю вас, спасите нашего Митечку, матушка его в отъезде теперь, а он, без спроса выбежал на улицу, не углядела я. Спасите же… Спасите…

– Не сказав более ничего, горничная, опустила вниз ослабевшие руки и, стараясь держаться за невысокий обледеневший забор, прислонилась к нему лицом.

Увидев, что она дрожит не переставая, Смыковский, торопливым движением, снял с себя пальто, и накинул тут же на нее.

– Согрейтесь голубушка, и ждите меня здесь, а ещё лучше, пожалуй, будет вернуться вам в дом. Не тревожьтесь, я заберу у них мальчика.

Не теряя времени, Антон Андреевич двинулся к толпе. За те несколько шагов, что нужно было пройти, он успел ощутить в себе, появление странного чувства. Внезапно ему показалось, что маленький Митя вовсе не чужой ему. Отчего-то стал он считать этого ребенка своим сыном, искренне поверив в то, что он не умер, погребенный под непомерной тяжестью перевернувшейся и разбитой коляски, что он совсем рядом с ним, окруженный со всех сторон разгневанными, толпящимися людьми, и нужно только увести его оттуда, чтобы все было как прежде. Осознание такой неправды, придало Смыковскому недостающих сил, чтобы защитить своего сына, он решился бы нынче на все, и оттого, подойдя к собравшимся, совсем уже близко, произнес так громко, как только сумел: