Посох в цвету - [15]

И как были мертвы в старом доме

Бесконечные коридоры и горенки…

И с какой изнывали истомой

За окном розоватые горлинки!

Я смотрел сквозь кружево завесы

На тропинки, песком убеленные,

Слушал шепот сада, шорох леса,

Свисты кос на лугах, – отдаленные.

И когда я грустил на закате,

И обвеялись тополи дремою,

Зашуршало любимое платье

И шаги простучали, – знакомые.

Коридоры темны и пустынны.

Думал я: в переходах заблудитесь…

Ваше платье так строго и длинно.

Как от долгого дня вы пробудитесь?

И как тронете ручку дверную:

Вдруг охватят льдистыми объятьями

Тени древние – горячую, живую, –

И пройдете, звякнувши запястьями…

X. ЗАРЕВО

Всю ночь над полями алело,

Как факел, тепло и светло.

Далекое где-то горело

Безвестное чье-то село.

И облак кровавые звенья

Вплетались в лазурную ночь

В тот час, как немые виденья

Плен сердца идут превозмочь.

Мы вышли… Искали прохладу…

Над клуней кричала сова…

Я верил пурпурному взгляду,

Но бледные лгали слова!

Всю ночь над равниной алело, —

Как знать, что творилось вдали?

И сердце восторженно пело

О розах ревнивой земли.

XI. БАЯДЕРА. Сонет

Твоей мечтой взлелеяна химера

Высокого служения богам.

В объятия, отверстые, как храм,

Слепой хаос приемлешь, баядера.

Не дерзостно свободная гетера

Дитя учила ласкам и дарам, –

Покорствуя торжественным жрецам,

Ты возросла, священная пантера.

Твои полуоткрытые уста

Лобзаньями бессмертных славословят:

Как голубица в страсти ты чиста.

И путь из роз, смиренные, готовят

К лазури очистительной реки

В запястьях две истонченных руки.

XII. «Ты, женщина любви, бегущая вольней…»

Ты, женщина любви, бегущая вольней,

Чем дикий мчится конь в безудерже степей

И, буйный, прядает, кидая вширь ногами;

Немая женщина с желанными губами,

Раскрытыми для нег, как розовый бокал,

Что в забытьи моем я вновь и вновь искал!

Я знаю, – ты спешишь… Твои мерцают взоры.

Окно зовет тебя; открыты дерзко шторы

На площадь шумную, где каждый друг и брат, –

И пальцы по стеклу насмешливо стучат…

О, конь! Каким тавром плечо твое отметить

Иль бархатистый круп, чтоб, – где тебя ни встретить, –

Моя рука одна властительно легла

На холку длинную бездумного чела,

И ты пошел за мной, забыв и степь и волю,

И буйных косяков приманчивую долю?

Какой бы тайный знак мне в сердце начертать

Твоем, о женщина, чтоб, обратившись вспять,

Ты вновь пришла, любя, и, сжав чело перстами,

Сжигала кровь мою безумными словами?

XIII. УЕЗДНАЯ

Я люблю печаль уездных городов,

Тишину ночей беззвездных, гул подков;

Площадей ленивых травы – подорожник и лопух –

И причудливые нравы пригородных молодух.

Что мне в том, что машет осень рукавом,

Льется дождь, другим несносен – что мне в том?

Переклик неугомонный ржавых труб

Сердцу, ищущему звоны, – только люб!

Сердцу, любящему струны, – лучший друг

Ночь, несущая буруны, матерь вьюг.

На стене моей беленой два скрещенные ружья

И портрет необметенный – будто милая моя;

Затянуло паутиной взор усталый, неживой,

И над грудью лебединой окружило как фатой.

Ударяет тихо в ставни чья рука, –

Или ты, друг стародавний, ты, Тоска?

Нежно бусы прозвенели на губах.

Этот пламень в гибком теле, детский страх!

Ах, в пурпурных этих волнах мне ли к берегу доплыть?

Ты притихнешь и подсолнух станешь робко теребить.

На груди, не позабыла, принесла стыдливый дар

И, потупясь, говорила: муж хмелен и стар…

Как любил я эти нравы молодух!

Площадей ленивых травы и лопух;

Тишину ночей беззвездных, заглушенный гул подков, –

Грусть забытых и безвестных, слишком русских городов.

XIV. «Ты в дубленом полушубке…»

Ты в дубленом полушубке

Хороша, как зимний день!

Целовал бы эти губки,

Да подняться что-то лень.

Сапоги твои расшиты,

На подковке каблучок;

Брови хмуры и сердиты,

И нахохлился платок.

А глаза – что у голубки:

Не видал таких во сне…

Целовал бы эти губки,

Только жутко что-то мне.

Слово горькое отрубит

Иль ударит – не беда!

Страшно, если приголубит,

Зацелует навсегда.

Брови хмуры и сердиты,

Ходят бусы на груди…

Нецелованный, небитый

Лучше мимо проходи.

СОФИЯ

«София, София, Небесная Дева…»

София, София, Небесная Дева,

Кропила и грела ты эти поля;

Но рдяные заросли вражьего гнева

Мне к лету высоко подъемлет земля.

София, София, Царица, Царица,

От гарпий спасешь ли твой гибнущий всход?

Взмахнешь ли серпом, светлоликая жница, –

Крылатая стая мне сердце клюет!

В победе неверной на миг возлетает

И кубком горячим упьется одна, –

Но мертвая снова, грозя, оживает

И вновь с победившей змеей сплетена.

София, София, Небесная Дева,

Царица над сонмами ложных цариц,

Исполнись святого и правого гнева!

Сожженный к стопам твоим падает ниц…

София, София, Царица, Царица,

Еще я не кончил молитвы моей, –

Как новая сладкая, страшная птица

Резнула мне сердце ударом когтей.

РАЗБИТОЕ ЗЕРКАЛО

I. МОЯ СВИРЕЛЬ

Моя свирель – из белой косточки:

Слезами щели прожжены.

Когда взойдут, мигая, звездочки,

И копья льдистые ясны

Над белым и лазурным глетчером,

И зелень неба холодна, –

Еще белей холодным вечером,

Еще умильнее она.

Ко мне свирель моя запросится,

Коснется губ моих, любя;

И с ней душа горе возносится,

И с ней — ищу, ловлю тебя!

Вожу очами оробелыми:

И там и здесь – неверный свет…

И мне ль за горними пределами

Найти твой перелетный след?

II. «Я не знаю, что было, как было…»

Я не знаю, что было, как было, –