Посох пилигрима - [81]

— А это что за молодые люди?

Я побоялся признаться, что Ульриха он только что видел на аутодафе — и не зрителем, а действующим лицом, но не узнает теперь из-за другой одежды.

— Эти молодые люди — дворяне, собравшиеся в крестовый поход, — сказал я. — Они остановились у меня в Фобурге, но волею судьбы теперь находятся здесь, в Мюнхене.

— Волей судьбы и Святой Инквизиции, — уточнил брат. — Что, их тоже привезли Из-за этого гусита?

— Да, — сказал я, — из-за него.

— А каких они гербов? — спросил Вилли.

— Вот этот, с посохом — фон Маульташ, а второй внук известного фон Грайфа, того, что был вместе со мной в крестовом походе.

Брат ничего не сказал, но с заметным уважением поглядел на Освальда — фамилия Маульташ была одной из самых знаменитых и уважаемых во всем Тироле.

Сильно волнуясь, связал ли Вилли фамилию Грайфа с сегодняшним аутодафе или нет, я поспешно добавил:

— Тут на подходе еще двое — мой мажордом и третий их товарищ — Вернер фон Цили.

— Фон Цили? Это хорошо! — неожиданно оживившись воскликнул брат. — Я был очень дружен с его знаменитым дедом. Ты-то хорошо знаешь, в битве при Никополе он спас императора! — Тут же спохватившись, Вилли сказал: — Это я тебе рассказываю про битву под Никополем! Я — тебе! — И деланно рассмеялся. — Ну, что ж! — энергично потирая руки, добавил он. — Придется нам сегодня вечером устроить небольшую пирушку. В твою честь, Ганс, и в честь внука моего старого и уважаемого друга.

Он хлопнул в ладоши, и перед ним тотчас появился слуга: «Да, здесь порядочки не те, что в моем захолустном Фобурге», ~ подумал я.

— Скажи мажордому, Фриц, — тихо проговорил брат, — чтобы через три часа в Большом Рыцарском зале накрыли стол…

Вилли замялся и тут же спросил:

— А кто ~ второй? Ну, тот, что едет вместе с фон Цили?

— Мой мажордом.

— Ну, ясно. Мажордом не в счет.

И повернувшись к слуге, закончил оборванную фразу:

— Следовательно, Фриц, стол прикажешь накрыть на пять человек.

* * *

Большой Рыцарский зал был высок, просторен несмотря на огромный камин, необыкновенно холоден. Стрельчатые окна, уходящие под потолок, делали его похожим на церковь. Однако стоило только посмотреть на его стены — не оставалось сомнения, что это, конечно же, зал или рыцарского замка, или арсенала, — так много оружия висело и стояло вокруг.

Когда слуга позвал меня к столу, я заметил, что приготовленный для меня стул стоит рядом со стулом Вилли, а по другую его руку сидит Вернер фон Цили.

Мы трое — я, Вилли и Цили — оказались, таким образом, по одну сторону стола, а Ульрих и Освальд сели с двух торцов друг против друга.

В зале не было ни слуг, ни музыкантов. Брат сам зажег в шандалах свечи и сам разлил вино по кубкам. Мы выпили за баварское гостеприимство, потом за хозяина дома, а потом брат предложил выпить за гостей.

Подняв кубок, брат сказал:

— Я вижу перед собой четырех крестоносцев — одного бывшего и трех будущих. Однако, если бы ваши деды, молодые господа, оказались здесь, то мы увидели бы еще трех крестоносцев. А если бы воскресли и наши деды и прадеды — благородные баварские нобили, ходившие на освобождение Гроба Господня еще при великом Фридрихе Барбароссе, то, наверное, этот большой зал не вместил бы всех рыцарей, поднимавших наши тевтонские мечи за свободу Святой Земли.

«Эка ты научился краснобайствовать при дворе нашего Благочестивого, — подумал я, — а сам ведь вот уже восьмой десяток живешь, а своего тевтонского меча ни разу еще из ножен не вытаскивала.

И еще подумал, что все эти мечи и пики, кинжалы и алебарды Вилли понавесил для того, чтобы никто не мог заподозрить его в отсутствии воинственности.

Брат говорил еще что-то. но никто его не слушал. А мне даже показалось, что все мы впервые увидели друг друга за этим столом, а раньше никогда не встречались. Наконец Вилли замолчал, и, оглядев всех нас, произнес растерянно:

— Чего это с вами, господа?

Мы все сидели понурившись, не глядя друг на друга, и скорбно молчали, как будто не дружеская трапеза происходила сейчас, а поминки.

Первым не выдержал Цили. Он встал из-за стола и, жалко улыбаясь, попросил разрешения пойти спать. Вилли недоуменно приподнял брови и обиженно процедил сквозь оставшиеся еще зубы:

— Иди, спи.

Когда Цили проходил мимо Ульриха Грайфа, тот привстал и что-то шепнул ему на ухо. Цили застыл, как вкопанный, но затем вдруг вздернул голову и проговорил громким шепотом:

— Согласен.

Цили пошел к дверям, Грайф, как ни в чем ни бывало, опустился на свое место и, чуть пригубив вино, глубоко о чем-то задумался. Он сидел, не отрывая глаз от огня в камине, и, может быть, видел другой огонь.

А я перехватил его взгляд и подумал, что этот огонь не греет. И вспомнил огонь аутодафе и черных чертей, пляшущих среди адского пламени на желтых лоскутах Сан-бенито, и какое-то нехорошее предчувствие повернулось у меня в сердце.

— Ты прости нас, Вилли, — сказал я, как мог мягче. — Последние дни всем нам дались нелегко. Если ты не обидишься, мы тоже пойдем спать.

Брат деланно улыбнулся и, не показывая обиды, развел руками.

— Никто вас не неволит. Вы не в тюрьме.

И резко встав, одну за другой задул свечи, а затем с шумом отодвинул стул и первым пошел из зала.