Пособие по выживанию - [24]

– Договор?!

– Нема договора, – хихикнул дядь Никодим.

– Черти! – взревело вновь чудище.

– Действуй согласно инструкции, – весело посоветовал домовой.

– Понял, – еще один рык.

И чудище убралось из домика.

– Ну, за успех! – провозгласил домовой.

Мы чокнулись, я чашкой с чаем, он кружкой с самогоном, и выпили.

– А что, дядь Никодим, давно ли вы в УВМ служите? – спросила я.

Домовой ухнул, закусил огурчиком соленым, после подпер щеку кулаком, взгляд его затуманился, и начался рассказ:

– О ту пору, как молод был, жил я в деревеньке Утятино, домик мне выделили знатный, ведьминский, и, стало быть, зажили мы с Ульяной Никиморовной душа в душу. Она на ночь на облет владений своих, я ей и приберу, и с котом Борькой дров натаскаю, и тесто замешу, и пирогов напеку румяных. А она вернется, раскрасневшаяся с мороза, румяная, что яблочко наливное, улыбнется белозубо да и впорхнет в избушку-то, а у нас уж и пироги, и самовар. И сидим, до рассвета чаи распиваем, о жизни да о делах разговоры всякия…

Он вдруг умолк. А я жадно спросила:

– Дальше? Дальше-то что было, а?

– Дальше, – дядь Никодим тяжело вздохнул. – А дальше, Стаська, случилось горе-горюшко – заехал в деревеньку нашу боевой маг.

– Ой, – вскрикнула я.

– То-то и оно, что «ой», – домовой сник. – Закружилось у них, завертелось, не вернулась под утро моя Ульяна, токмо к закату пришла… Глазки-то шальные, на щеках румянец, да не с морозу, коса расплетенная, губы, губы-то пунцовые и улыбка така, что не сходит. И, стало быть, заговоришь с ней, а сидит, в одну точку глядит, словно в неведомое, да улыбается.

– И. и. и что? – спросила отчего-то шепотом.

– А чего уж тут рассказывать – и ничего, – в сердцах ответил Никодим. – День ходила счастливая, второй да пятый, а опосля маг-то тот с нечистью болотной разобрался, ведьму-то поцеловал, по заду шлепнул, сказал: «Бывай, красавица» да и был таков.

– Ох ты ж черт!

А что тут еще скажешь? Черти – они гнусные, прям как эта ситуация.

– Ой, и тосковала она, ох и плакала, чуть волосы на себе не рвала. Исхудала вся, одни глаза-то и остались, уж как не выплакала, я и не ведаю.

Мы помолчали, после я спросила:

– А потом? Потом что было-то?

– Потом. – лицо домового стало вдруг жестким, – ушла она, Стасенька. Точнее будет – улетела. По ночи, не прощаясь.

– Куда улетела?

– Дак к нему, в столицу, – дядь Никодим плеснул себе еще. – Это я все потом узнал, от знакомого домового. Прилетела она к этому, чтоб его черти порвали, любовь она, Стась, гордости-то лишает. Да только зря летела, у него таких ведьм две штуки, покорные, красивые, а что гордость давно забыли, про то и речи нет.

– И он ее… выгнал? – я уже исключительно шептала.

– Лучше бы выгнал тогда, – тоже шепотом ответил домовой. – С ним она жила, полюбовницей-то.

Недоверчиво гляжу на домового. То есть не то чтобы словам не верю, нет, домовые народ честный, просто как понять – «с ним жила», коли там еще две ведьмы имелись.

– Д-долго жила? – спросила осторожно.

– С год где-то, – произнес дядь Никодим, – а мы с Борей ждали и ждали, что вернется, одумается, что проснется гордость-то – четвертой полюбовницей у энтого с кровью демонов жить.

И тут я как заору:

– Чего?!

Домовой, как раз себе самогона еще наливавший, от моего вопля едва не расплескал все. Взглянул укоризненно, рукавом стол вытер и хмуро спросил:

– Чего орешь?

Ну я раскрывать-то карты не стала, просто уточнила:

– Речь-то, случаем, не о лорде Тиаранге?

И замерла, ответ ожидаючи.

– О нем, будь он трижды проклят, о нем, изверге.

Слов нет, одна ругань позорная. Правда, и вопросик:

– Дядь Никодим, вы сказали, что две ведьмы у него было, а потом говорите – четвертой полюбовницей стала… А что, и третья была?

– Была, магиня какая-то, вроде даже адептка из этой ихней АБМ, тож с ними в одном доме жила. Дом-то большой, комнат много, вот он и поделил его на две половины, стало быть, на одной эти живут, между собой не ссорятся, а на вторую половину им ходу нет, он сам, коли хочет, приходит, а коли нет – так и кукуют они в одиночестве.

– Э-э-э, – все еще слов не было, – и что он, ко всем?

– Нет, Стаська, не ко всем, а к кому пожелает, к той и придет.

Дядь Никодим выпил залпом и продолжил:

– К моей-то ходить совсем перестал. Месяц она ждала, второй, третий да и, собрав вещи, ушла поутру, только.

– Только что?

Махом выпив все из кружки, домовой ударил ею о стол и в сердцах ответил:

– Вот только не отпускал он ее!

И вот я собиралась дослушать жутко слезливую историю, но в домик снова постучали. Не в пример сильнее – бутылка едва со стола не свалилась, а после раздался рык:

– Никодим, ты что творишь?

Домовой охнул и прошептал:

– Ох, Владлен Азаэрович!

И полез под стол.

– А кто это? – тоже шепотом спросила я.

– Ддекан, – заикаясь, ответил домовой, – ччертового факультета… Меня нет!

Следующий удар заставил покоситься картины на стенах и жалобно заскрипеть шкаф.

– Никодим! – рявкнул взбешенный черт.

– Нет меня, нет, – настолько тихим шепотом, чтоб никто не услышал, выдал домовой.

И тут одна из картин со стены грохнулась и стекло защитное взяло и разбилось.

– Охохонюшки, – жалобно простонал владелец дома.

– Никодим, разнесу к демонам всю твою хибару! – заорал черт.