За что поели столичные волки капитана Гаргулова — вопрос неоднозначный. Оперативником он был, что называется, от бога: мелкая шушера страшилась и ненавидела капитана, бандиты — побаивались и уважали, женщины… Вот с женщинами Сан Санычу не слишком везло: внешность его, прямо скажем, гораздо больше способствовала успешному раскрытию дел, нежели возникновению романтических чувств. Узенькие бурятские глазки, мамино наследие, прятались под массивными надбровными дугами; а поросший густой курчавой шерстью череп наводил на мысль о неандертальцах. Череп, кстати, был очень прочный: в свое время о лобную кость расплющилась киллерская пуля. Даром такое, конечно, не проходит: с тех пор характер гаргуловский изменился, причем не в лучшую сторону. Время от времени на ясный ум капитана словно бы опускалась шторка, отсекая его от жилистого тела. Приходя в себя после приступов, Сан Саныч узнавал о собственной натуре вещи загадочные и удивительные. Что вы хотите — контузия…
Подозреваемых, имевших несчастье ввергнуть капитана в гнев, зачастую приходилось извлекать из-под стола; кривая же раскрываемости совершала нервный рывок вверх. Начальство радоваться-то радовалось, но поглядывать стало косо: пару раз Гаргулову пришлось даже выслушать лекцию о гуманных методах ведения следствия и законодательных нормах. Сан Саныч, подобно древним конфуцианцам, благодарил и кланялся… Впрочем, так скрипеть зубами конфуцианцы вряд ли умели. Катарсис наступил неожиданно, хотя и закономерно. Чрезмерная дотошность до добра не доводит, особенно в таких делах, где ты всего лишь капитан нашей славной милиции. Копнул, видать, служивый глубже, чем по рангу положено; или не там копнул, где рекомендуется, а может, и вовсе — лопата у него была не той конструкции… Дело темное, одним словом; достоверно известно одно — вызвало Гаргулова на ковер высокое начальство, улыбнулось ласково, глянуло синим ледяным взором, да и молвило такое, отчего шторка разом упала… Очнулся Сан Саныч в крепких борцовских объятиях коллег: голова звенела, в теле ощущалась непривычная легкость, кабинет усеивали обломки мебели, а начальство трусливо грозилось из-под стола страшными карами.
Контузия, равно как и впечатляющий послужной список, в последовавших за этим событиях помогли мало: известное дело, нет на свете зверюшки вреднее обиженного начальника. Служба милицейская порой хуже горькой редьки, да вот беда: ничего другого Сан Саныч толком делать не умел. Уже дамокловым мечом нависла над бравым капитаном не шибко хорошая статья; но тут забрезжил свет в конце тоннеля, хотя и слабенький. Гаргулову неофициально предложили убраться по-тихому из Белокаменной в сибирскую глушь, как бы по личным обстоятельствам. Сан Саныч поразмыслил, прикинул возможный ход событий… Да и накатал заявление о переводе. Собрал нехитрые пожитки в старенький чемодан, чего не влезло — выкинул безо всякого снисхождения на помойку, выписался из общежития и двинул прямиком на вокзал. Затерянный в лесах райцентр представлялся усталому капитану этакой тихой пристанью, последним приютом суровых, циничных, слабых на голову, изрядно битых жизнью мужчин в серой милицейской форме… Но — есть города, и есть города.
* * *
Новое место службы действительно ютилось среди таежных дебрей. Некогда в этих краях был медный рудник, концессия купца Полубыкова; но тот, первоначальный, просуществовал не слишком долго. Купчина в свой срок благополучно помер, наследства потомки сберечь-приумножить не сумели, да и жила со временем обеднела. Места эти издревле слыли не шибко хорошими, охотников возродить предприятие не нашлось. Выработки год за годом приходили в негодность — штреки осыпались, штольни заплывали черной подземной водой. Исчез бы рудник со временем, тайга и не такое еще глотала — но вышло иначе: подписал однажды некую бумагу усталый человек в хорошо сшитом полувоенном френче. А может, и не подписывал, может, просто буркнул на совещании, с высоты державного своего одиночества, дернув прокуренный ус: «Странэ нужна мэдь!»
Вырубались в тайге просеки, засыпались в болото тонны гранитной щебенки, ложились поверх пропитанные креозотом шпалы. Но это была не та дорога — великая, воспетая поэтами и проклятая поколениями зэка, над чьими костями гудят нынче стальные рельсы; а так — боковая ветка. Полубыковский рудник получил вторую жизнь, оброс вышками и бараками. В десятке километров появилось еще одно поселение — там жили расконвоированные и немногочисленные «вольняшки». Сколько составов колчедана утекло в голубые дали — бог весть; но вышел срок и этому островку архипелага. Жила окончательно исхудала, рабсилу оттянули на богатые месторождения. Полубыклаг законсервировали до лучших (ой, лучших ли?) времен — а поселок остался, даже подрос слегка; и встал среди тайги город не город — так, что-то вроде райцентра. Народонаселение частью заготавливало лес, частью жило не пойми чем — огородничало помаленьку, рыбачило да браконьерило в меру скромных возможностей. Правоохранители местные смотрели на это сквозь пальцы — леса ж кругом, глухомань! Тайга, одним словом… Редкие приезжие, вроде Гаргулова, либо втягивались постепенно в своеобразный ритм здешней жизни, либо быстренько спивались с тоски. А название у городишки было коротенькое и веселое: Мгла.
