И возмутился Человек: «А что ж так мало?».
Господь, Усмешку Затаив, Сказал: «Ну что ж,
Коль этот срок тебе так не хорош,
Здесь у меня излишки оказались,
Бери года всех тех, кто отказались!»
Так Человек всю Жизнь и проживает
Он двадцать лет и горюшка не знает,
Всё для него, И всё ему в угоду…
Но невозможно обмануть природу.
Вступает он в ослиные года.
Мерещится ему, везде есть в нём нужда:
Вот он исправит всё, и станут его славить…
Он всех умней…. Но не пускают править.
Родители, и те, ему своё твердят,
И слушаться его, «хоть тресни», не хотят.
Потом он обзаводится семьёй,
И быт его уже совсем другой.
Заходят лошадиные года,
Теперь не в нём, а у него нужда.
Чтоб дом, и быт, и жизнь свою упрочить,
Он трудится уже и дни и ночи,
Лишь иногда, от красоты игривой,
Ещё пушистой взмахивая гривой.
Но наступает ряд воловьих лет,
И хвост облез, и гривы уже нет,
Ухода требуют квартира, дети, внуки,
И на работе «не помрёшь от скуки»,
На пенсию спровадить норовят,
А денег не хватает всем подряд.
Но сколько не держись, не удержаться,
Что остаётся? – Гавкать да кусаться.
Собачьих лет уже черёд настал,
Он выжат как лимон, и от всего устал,
Но внуки как ослы, и надо огрызаться,
Чтоб по чужим помойкам не скитаться.
Все видят в нём одни только изъяны,
Вот и настал он – возраст обезьяны.
Освоил интернет, смеются дети:
«Гляди, и старичьё полезло в сети».
Влюбился, снова всюду смех пошёл:
«На старости совсем с ума сошёл».
Любые его действия, желанья,
Встречают лишь стену непониманья.
И, как и все, уже он просит Бога:
«О! Господи! Зачем Ты Дал столь много»,
Но только Хочет Бог ему года Скостить,
Как снова начинает он просить:
«Дозволь, чтоб правнуков хотя б увидеть смог».
В Растерянности от него Сам Бог.
Так Человек живёт, за всех существ Планеты
Вбирая в Жизнь свою от Жизней Вех приметы.
Он мнил себя потомком Дон Жуана,
Не пропуская юбки ни одной,
Твердил жене: «Да я ж мужик! И странно,
Когда б с работы я спешил домой.
Ты – баба, значит дом – твоя забота.
И что ж, что ты работаешь как я?!
Лишь для мужчины главное – работа,
Для женщины – работа и семья!».
Его и увещали, и лечили,
Но месяц-два и он опять гулять,
А сколько раз мужья поколотили,
Уже и сам не мог он сосчитать.
Возможно, так бы всё и продолжалось,
Когда б на даче, в солнечный денёк,
Ему соседка вдруг не повстречалась,
И он бы не закинул свой крючок:
«Всегда один я. Никому не нужен.
Никто меня не любит и не ждёт.
Всем наплевать – здоров я, иль простужен.
Так жизнь моя сиротская пройдёт».
Соседка улыбнулась: «В самом деле?
Другие разговоры меж людьми…
К тому ж, неоднократно на неделе
Вы были здесь с супругой и детьми».
– Не верьте слухам, люди очень злые,
Я в Вас влюбился, только увидав,
С супругой мы давным-давно чужие,
А краше Вас я в жизни не встречал.
Пойдём со мной звенящими лугами,
Где словно дни весенние легки,
Шуршат, пестрея ярко, под ногами,
Ромашки, мальвы, маки, васильки.
Да что ж через забор нам пререкаться?!
Вокруг всегда недобрых много глаз,
Придумают, потом не отстираться…
Я лучше в гости к Вам зайду сейчас».
– Оставили бы Вы свою затею,
Мне Ваш подход давным-давно знаком,
Я за себя ведь постоять сумею,
Глядь, как бы не раскаялись потом.
– Пожалуетесь мужу, иль супруге?!
– язвительно он произнёс в ответ. -
– Так знайте, что на сотни вёрст в округе,
Нет женщины, чтоб мне сказала: «Нет!»!
И Вашему недолго таять сердцу.
Сейчас пойду, оденусь, а пока
Вы отворите потихоньку дверцу,
И приготовьте крынку молока.
Она в ответ тихонечко вздохнула,
Сказала: «Что ж, решение за Вами»,
В глаза его спокойно заглянула,
И он поплыл за этими глазами.
Туман клубился клочьями по лесу,
Вокруг завалы через буераки,
Сквозь мглы непроницаемой завесу,
В нём возникали образы и знаки.
Всех дней прошедших марево поплыло,
Все те, кого обманывал смеясь…
И сердце как набат замолотило,
Словно уже теряя с жизнью связь.
Вот девочка, что соблазнил когда-то,
Вся в рубищах и тянется к нему,
Любимый, в чём, скажи, я виновата,
За что ты подарил мне боль и тьму?!
За нею вслед явилась и другая,
Качаются как тени над травой:
– Что ж ты стоишь, как нас не замечая,
Пойдём скорее с нами, дорогой!
Оставьте мой он! мой! – вскричала третья. -
– Он обещался вместе и везде,
В часы добра и мира, в лихолетья….
И нет ему спасения нигде!
Уж целый лес наполнился тенями!
Холодные ручонки тело рвут!
И алые полоски меж камнями,
Сливаясь в реки красные, бегут.
И вдруг возникла лунная дорожка,
И в конусе летящего луча,
Его соседка, гибкая как кошка,
И словно кошка сытая урча,
К нему идёт, протягивая руки:
– Так, говоришь, ты хочешь быть со мной?!
Смотри – они не вынесли разлуки!
И ты судьбы их горестной виной!
Со мной же не сумеешь так расстаться!
Я поселюсь навек в твоих глазах!
Ты будешь жить – ни спать, ни просыпаться…
И в ужас превратился его страх.
Привычных фраз вмиг выпалил он речи,
Хоть вовсе не хотел их повторять,
Которыми оканчивал все встречи,
Чтобы его не вздумали искать:
– Да как же я?! А что ж жена и дети?!
Как мать оставлю с стареньким отцом?!
Ведь я один у них на целом свете!
Прости! Я не могу оставить дом.
– А что же ты в любви мне объяснялся?
Твердил, что только мною и живёшь,
Любить и вместе быть навеки клялся?
Пошли со мной, гляди, как мир хорош!
