Послеоккупационный период - [14]

— И что? Я им поц, чтобы воевать? Я таки в первом же бою подставил свою голову под осколок снаряда, еще и так, что от каски ничего не осталось!

— В госпитале кто-то из раненных рассказывал, что летчику Маресьеву дали Героя за то, что он летал без ног, — продолжал Виктор. — И я тоже захотел стать героем за то, чтобы продолжать воевать без куска головы. Но врачи не захотели войти в мое положение.

Дали ему первую группу инвалидности.

Виктор почесал свой шрам, и засмеялся:

— Конечно, если бы мне дали Героя Советского Союза, я был бы сейчас большим человеком…

Смех его был столь же горьким, как и его судьба. Он родился в Одессе в 1925 году, при НЭПе, и проживал в квартире родителей, уплотненной советским домкомом. Это была обычная практика того времени.

В домах центральной части города до того жили небедные семьи инженеров, врачей, учителей, адвокатов… В четырех-шести комнатных квартирах обитали они вместе с прислугой, и им хватало одной ванной комнаты, одного туалета и большой кухни. Виктор изобразил удивление, когда продолжал рассказывать о своей семье:

— Можете себе представить лица одесситов, когда домовые комитеты стали подселять в их квартиры бродяг и проституток. Мои родители радовались, когда в нашу квартиру подселили просто обычных малопьющих бездельников. Все комнаты превратились в семейные общежития.

Единственный туалет работал непрерывно, радостно оповещая очередь булькающими звуками сливного бачка. Вдоль стены на гвоздиках повисли деревянные сидушки, они кое-где висят до сих пор… Без них стало невозможным пользоваться вечно засранным унитазом, который никто не хотел отмывать. Некоторые соседи не хотели пользоваться сидушками, и упрекали «излишне культурных» в том, что они не желают садиться на унитаз по-простому, по-пролетарски…

Виктор заметил, что официантка направилась к нам, держа в руках поднос с шашлыками.

— Не обращайте внимания на мой юмор, но в общем-то это все — правда.

Его рассказ показался нам забавным, хотя мы и сами жили в таких же коммунах. Еще Виктор сообщил о своих связях с театральными кассирами: на продаже билетов он выживал в то трудное время.

Он дипломатично дал нам урок потребления алкоголя: «Ребята, вы не спешите напиться, водка ведь существует для удовольствия, ее нужно употреблять малыми порциями». Виктор глотнул немного водки, запил минеральной водой «Куяльник», и начал читать негромко длинный стих, начало которого я запомнил:

Водки нету, и не надо,

И без водки можно жить,

Мы накупим лимонаду,

И со спиртом будем пить!

Под приятное похрустывание слегка пережаренных шашлыков Виктор рассказывал одесские анекдоты. Их знал он великое множество, и вещал «без перерыва на обед». Проживал наш новый знакомый на Екатерининской, напротив Театрального переулка, в комнате, расположенной над подъездом.

— Заходите, когда захотите еще старика послушать, — пригласил он при расставании.

Потом мы встречались с Виктором, как со старым знакомым, и радовались жизни вместе с ним:

«Одесса — мама, радует мой взор,

Куда ни глянь — картина неземная!»

И без всяких предысторий он переходил на более низкопробные стихи:

На … сидела вошь —

На тебя была похожь!

Довоенные друзья и знакомые оккупационного периода отошли от Виктора, и он в свои молодые годы остался одиноким, хотя «имел, что сказать», и спеть… Очень нравилась ему песня о «Садко — богатом госте»:

«В каюте класса первого,

Свою сгоняя злость

Гандоны бьет о голову

Садко — богатый гость»

И задушевно, с трагическим оттенком, продолжал:

«Сверкнула жопа с яйцами,

И океан затих…»

Встречали мы Виктора и в задумчивом настроении, когда ему хотелось пофилософствовать:

— Разве так должны жить одесситы? Мы живем так, как жили до революции босяки и всякая шушера. Я те времена не могу помнить, а мои родители их застали…

В школе я слышал об одесских босяках того времени. При румынах и после них сам все теплое время года бегал босиком.

— Чем же наши босяки хуже царских? — спросил я.

Мне были хорошо знакомы беспризорники Костела, я видел, как живут в коммунах мои одноклассники. Зачастую, они проживали в худших чем у нас, грязных квартирах, с размазанными по старым обоям клопами, в невыветриваемой вони… О том, что можно жить лучше мы не задумывались. Рассуждения Виктора показались Толику Титу странными.

— А как должны жить одесситы?

— Во-первых, не должны проживать в одной коммуне те, кто работает и ханури-дебоширы со всякими блядями!

Видимо, Виктора «достали» соседи, подселенные в квартиру его родителей.

— А где же они должны жить?

— На помойках, где и есть их место!

— А как же равенство? — уточнял Толик.

— Его никогда не было и не будет. Даже в наших теперешних клоповниках те, кто умнее, живут лучше.

Я задумался. И в самом деле, разве могли наши мамы «делать такой базар», как жена Фимы Геллера, или старая Беренштейниха? Как говорила моя мама, приносившая с Привоза жменьку-другую крупы и несколько пучков зелени:

— Конечно, они несут почти каждый день с базара по две курицы, и еле тащат сумки! На такое мне не хватило бы всей получки…

Впервые я подумал — а почему так? И сам громко ответил: «Так они же коммунисты!» Тогда передернуло Виктора: