Последствия - [28]

– Ты можешь с ними разговаривать. Я даже поддерживаю тебя в этом. Чем лучше мы поймем друг друга, тем быстрее наведем здесь порядок.

– А это долго – наводить порядок?

– Оптимисты отводят десять лет. Пессимисты – пятьдесят.

– Ты, конечно, считаешь, что хватит пяти.

Льюис улыбнулся – Рэйчел знала его слишком хорошо.

– Так что, Эд, ты уже пообщался с Фридой?

Эдмунд покачал головой:

– Она меня старше.

– Может, нам всем поиграть в канасту или криббидж как-нибудь вечерком? Или посмотреть кино.

В комнату с подносом для посуды вошла Хайке. Во всех ее движениях ощущалась пугливая настороженность, как у ласточки, пытающейся склевать зерно под носом у фермера.

– Вкусно, Frдulein Ganz, – сказал Льюис по-немецки.

– Вы вкусная, Frдulein Ganz, – повторил за отцом Эдмунд, не заметив ошибки.

Хайке проглотила смешок, поклонилась и торопливо собрала тарелки, задержавшись возле Рэйчел, которая не съела и половины.

– Sind Sie fertig[33], фрау Морган?

Рэйчел махнула рукой – забирайте.

Хайке отнесла посуду к кухонному лифту, потянула за веревку, и невидимая рука потащила его вниз, в кухню.

Рэйчел молчала и заговорила лишь после того, как служанка вышла из столовой.

– Видишь? Опять. Ухмыляется.

– Хайке просто нервничает. Боится, что сделает что-то не так и потеряет работу. Каждый немец, у которого есть работа, живет в сильнейшем напряжении.

– Почему ты постоянно их защищаешь?

Льюис пожал плечами, что для него было равносильно выражению отчаяния. Достал из кармана портсигар, щелкнул крышкой и предложил сигарету жене.

Рэйчел хотелось курить, но от сигареты отказалась:

– Я потом свои покурю.

Льюис постучал по кончику сигареты, закурил и, глубоко затянувшись, выпустил дым через ноздри.

Скрип кухонного лифта оповестил обедающих о прибытии пудинга.

– А лифт доходит до этажа Любертов? – поинтересовался Эдмунд.

– Я не хочу, чтобы ты играл с лифтом, – предупредила Рэйчел. – Это не игрушка.

Эдмунд кивнул.

– А у нас, когда вернемся в Англию, будут слуги, как у тети Клары?

– Позволить себе слуг смогут сейчас только богачи, – заметил Льюис.

– Но у герра Люберта слуги есть, а он работает на фабрике.

– Только до тех пор, пока не пройдет проверку. Потом он сможет снова работать архитектором.

– Проверку? – спросила Рэйчел.

– На предмет сотрудничества с нацистами.

– Разве его еще не проверили?

– Уверен, это чистая формальность.

– Я думала, ты сам все проверил.

– Люберт чист. Тебе не о чем волноваться.

– Но наверняка ты не знаешь.

– Баркер уже провел дополнительную проверку. Я бы никогда не позволил ему остаться здесь, будь хоть малейший намек. Рэйчел… пожалуйста.

Самый подходящий момент, чтобы уйти, решил Эдмунд. Когда у взрослых начинаются такие вот разговоры, детям лучше держаться от них подальше.

– Можно я пойду? – спросил он.

– Да, конечно, – ответила Рэйчел.

Эдмунд поцеловал мать. Отец потрепал его по голове:

– Не делай ничего такого, чего не сделал бы я.

Направляясь к себе, Эдмунд слышал, как препираются родители. Голоса звучали то громче, то тише, в них проскальзывали то умоляющие, то оправдывающиеся нотки. Родительский спор – отличное прикрытие. У себя в комнате он нашел карандаш и листок, вышел на лестничную площадку, положил карандаш с бумагой на крышку грузового лифта, расположенного за родительской спальней. Потом отодвинул дверцу и обнаружил канат, идущий через все три этажа. Эдмунд потянул за него, и через несколько секунд из кухни поднялся лифт. Он пристроил на платформу Катберта, быстро написал записку и сунул листок под медвежью шапку.

– Поищи сахар, Катберт, и все, что найдешь, доставь на базу.

– Сэр, вы уверены, что это разрешено?

– Делай, как я сказал, Катберт, и будешь молодцом. Встретимся в 20.00 в подвале. Будь осторожен, берегись Больших.

– Есть, полковник.

Эдмунд потянул за веревку, и через несколько секунд платформа ушла вниз. Он закрыл раздвижную дверцу и на цыпочках прокрался в кухню. Ковровая дорожка заглушала шаги.

Хайке замешивала тесто, подпевая негромко звучавшей из радиоприемника английской песне. Голос у исполнительницы был слегка хриплый, и служанка с удовольствием копировала чужие, грубоватые интонации.

– Guten Abend, фройляйн Хайке.

Застигнутая врасплох, Хайке пискнула и тут же, словно ее поймали за прослушиванием вражеской передачи, выключила приемник и вытерла руки о передник.

– Guten Abend, герр Эдмунд.

Эдмунд прошел через кухню к лифту, открыл дверцу, взял у Катберта записку и вручил ее Хайке. Она взглянула на листок и прочитала вслух:

– Zucker?

– Bitte.

Хайке изобразила неодобрительную гримасу, но с радостью включилась в игру. Подошла к буфету, достала три кусочка сахара, положила на тарелку и поставила ее, как и требовалось правилами игры, в лифт, рядом с тряпичным солдатом.

– Доставьте припасы на базу, капитан, – распорядился Эдмунд.

– Есть, полковник.

Эдмунд потянул за веревку, закрыл дверцу, поблагодарил Хайке и побежал наверх – встретить возвращающегося героя. Примчавшись на второй этаж, распахнул дверцу, но платформы не обнаружил. Он потянул за веревку, подождал – никакого движения. Попробовал еще раз. И снова ничего. Эдмунд сунул голову в шахту, посмотрел вниз – ничего, только тьма. Он выгнулся, глянул вверх и увидел днище лифта, остановившегося этажом выше, там, где жили Люберты. Может, транспорт перехватил герр Люберт? Перехватил и подумал, что сахар для него. Ладно, неважно. Пусть сахар достанется Любертам. Им ведь тоже нужны калории. Эдмунд вылез из шахты и еще раз потянул за веревку. На этот раз в шахте что-то зашумело – лифт двинулся вниз. Веревка завибрировала, колесики заскрипели. Лифт спустился и остановился, и Эдмунд сразу увидел – дело плохо: у Катберта не было головы. Он взял с платформы обезглавленное тело и внимательно осмотрел. Из “раны” торчали клочья ваты и какого-то желтого наполнителя. Голову могло отрезать лифтом, и тогда она упала в шахту, но это вряд ли. Что-то здесь было не так. И только тут Эдмунд заметил, что тарелка пуста.