Последняя женщина в его жизни - [13]

Эллери сосредоточил внимание на адвокате. Очевидно, с него было достаточно алкоголя — стакан, который он поставил, был полон больше чем наполовину. Однако с тех пор, как Эллери начал подслушивать, Марш не переставал курить ментоловые сигареты. Ну, теперь-то, подумал Эллери, адвокату, компаньону и доверенному лицу человека вроде Джонни-Би нечего рассчитывать на спокойное существование. Бенедикт изрядно заездил верного жеребца, наградив его не только мозолями, но и неврозом, если не агорафобией.[30]

Изучая массивные черты лица и большие чувствительные руки адвоката, Эллери задумался, понимает ли Марш, какую банку с порохом так беспечно открыл его друг к клиент. Юридическое образование должно было упорядочить природную смекалку Марша — наверняка он умел анализировать возможности. «Хотя, — думал Эллери, — у него нет моего опыта возни с убийствами. А чтобы предвидеть такое, нужен не только опыт, но и достаточно грязный ум».

Отойдя от террасы, Эллери двинулся назад к коттеджу, иногда используя фонарь и размышляя об услышанном. Приходящие мысли не забавляли, не провоцировали и даже не поглощали его целиком. Как обычно, разведка ситуации оказалась тщетной. Потенциальную жертву нельзя убедить беречься, пока не будет слишком поздно, а предостерегая потенциальных убийц, можно подстегнуть их к более коварному и изощренному методу или же посеять дурные мысли, которых ранее не было. Жертва, как и все смертные, считает себя бессмертной, а убийца, как и большинство убийц, думает, что он неуязвим. Против этих болезней нет лекарств.

Когда инспектор Квин вернулся из кинотеатра, Эллери что-то бормотал во сне.

* * *

Все произошло по расписанию, как если бы Эллери сам это спланировал.

Услышав телефонный звонок, он включил ночник, посмотрел на часы, которые показывали три минуты четвертого, нащупал телефон и снял трубку, толком не проснувшись. Но хрипы и стоны в трубке подействовали освежающе, как морская волна.

— Кто это?

— Дж… Дж…

— Это ты, Джонни?

— Да. — Собеседник с трудом набрал воздух в легкие. — Эллери…

— Что случилось?

— Я… я умираю…

— Что?! Подожди, я сейчас приду.

— Не успеешь…

— Не клади трубку!

— М-м-м… — Послышалось бульканье, потом Бенедикт произнес вполне обыденным тоном: — Убийство…

— Кто это сделал, Джонни? Говори!

На сей раз послышался бесконечный выдох. Затем Джонни Бенедикт с трудом выговорил нечто вроде «дома…» и снова умолк.

«Почему Джонни хочет, чтобы я знал, где он? — подумал Эллери. — Я и так знаю, что он в большом доме. По крайней мере, должен быть там. И звонит по внутреннему телефону. Это не имеет смысла. Если Джонни смог мне позвонить, значит, он в здравом уме».

— Я имею в виду, кто на тебя напал?

Ответом послужили нечленораздельные звуки.

— Говори, Джонни! Кто это сделал? — Это было все равно что уговаривать упрямого ребенка. — Постарайся сообщить мне. — Он едва не сказал «папе».

Судя по звукам, Джонни старался изо всех сил. Он еще дважды произнес «дома…», каждый раз менее отчетливо, чем предыдущий. Наконец попытки прекратились, и послышался стук, как если бы Джонни-Би отшвырнул трубку или, что более вероятно, уронил ее.

— В чем дело, сынок?

Эллери положил трубку. К своему удивлению, он почувствовал, что зевает. В дверях стоял его отец. Эллери рассказал инспектору о звонке Джонни.

— Так чего же ты тут стоишь? — рявкнул старик и скрылся в своей спальне.

Спешить некуда, подумал Эллери, быстро натягивая брюки. Джонни унес ветер, который он сам посеял.

Райтсвилл снова нанес удар.

* * *

«Кугуар» преодолел четверть мили в одно мгновение. В большом доме было темно, светились лишь два окна наверху, где, очевидно, находилась спальня Бенедикта. Эллери выпрыгнул из машины.

— Ты захватил ключ, который дал тебе Бенедикт? — крикнул инспектор ему вслед.

— Черт, забыл! — отозвался Эллери. — Но кто когда пользовался ключами в Райтсвилле?

Он оказался прав — парадная дверь была закрыта, но не заперта.

Они побежали наверх. Дверь хозяйской спальни была распахнута настежь.

На Бенедикте были красно-коричневые шелковые пижамные брюки, шелковое кимоно с полосками цвета молочного шоколада и японские шлепанцы. Тело бесформенной грудой лежало на полу у кровати, напоминая пирог, который только что вытащили из духовки, украсили и поставили остывать. Телефон стоял на ночном столике, трубка свисала к полу. Крови было удивительно мало, учитывая размер ран на голове Бенедикта.

Оружие валялось на полу в шести футах от тела, между кроватью и дверным проемом. Это была массивная статуэтка, изображающая трех обезьян, отлитая из железа в современном стиле. Символизируемая ею проповедь «Не видь зла, не слышь зла, не говори о зле»[31] выглядела жуткой иронией. Никто из Квинов не притронулся к ней.

— Конечно, он мертв, — сказал Эллери. — А ты как думаешь?

— Лучше удостовериться.

Инспектор присел на корточки и пощупал сонную артерию Бенедикта.

— Мертв. Не понимаю, как ему хватило сил снять телефонную трубку.

— Очевидно, хватило, — холодно отозвался Эллери. — Но толку от этого было мало.

Обернув правую руку носовым платком, он поднял трубку, нажал кнопку, переключающую аппарат на внешнюю связь, и набрал номер полицейского управления Райтсвилла, который помнил слишком хорошо.