Последняя война - [49]

Немец снова пошел на разворот, теперь Славка точно увидел этого гада в шлеме, в очках, различил даже насмешливый рот его. Немец тоже видел Славку и все норовил сыпануть в него очередь крупным калибром - ду-ду-ду. Но Славка все ходил вокруг сарая, увертывался. Немец тоже кружил, разворачивался, приноравливался поймать Славку, секануть его очередью и так снижался, что чуть не задевал крышу.

Сделав несколько кругов, Славка понял, что немец не может поймать его, но нервы были напряжены и ненависть к чужому, незнакомому человеку в первый раз в жизни захватила его так сильно.

Расстреляв весь запас, немец отвалил от сарая и ушел в сторону. А Славка перевел дух и вспомнил того малохольного мотоциклиста, который рвался по Варшавскому шоссе к Москве. "Nach Moskau!" - весело орал тогда мотоциклист. Славка вспомнил, и лицо пилота-стервятника слилось с лицом придурковатого мотоциклиста. Как он ненавидел теперь эти поганые морды! Как ненавидел он тех породистых гадов, что сидели за сверкавшими стеклами длинных выхоленных автобусов!

Страшная усталость навалилась на Славку. К саням начали сбегаться партизаны. Они все видели и, как только самолет ушел, сыпанули к саням.

- Во, сволочь, ноги отсек, - сказал кто-то.

С трудом высвободили жеребчика из упряжи, на которой висел он, с печалью и надеждой поглядывая большим глазом на людей. Когда выпрягли его, он завалился на бок и опять застонал. Задние ноги его еще держались на красных ремнях кожи, но лежали уже отдельно, на красном снегу. Подошел Арефий.

- Чего глазеете? Пристрелите, чтобы не мучился.

Бухнул тупой выстрел. Жеребчик затих, отмучился.

Возок оттащили назад, привели другую лошадь, и Славка уехал.

12

На следующий день пришла Голопятовская группа. Еще шумнее стало в Дебринке. Славка большую часть суток проводил в караулке, на обороне. Обороной считались два места. Одно на верхней улице, в самом конце, обращенном к станции, другое - в последнем дворе нижней улицы, где проходила дорога на станцию. В двух этих точках жили, занимали оборону, дежурили круглосуточно особые группы, во главе со своими командирами, назначенными Арефием. Семьи из этих крайних домиков перешли в глубь деревни и все хозяйство оставили на попечение и присмотр партизан. Кроме этих точек, постовые стояли у караулки, по улицам по-прежнему ходили патрули.

Часто к Славке приходил Саня. Приносил еду - кусок сала с хлебом, яйца, а то молока бутылку. Как-то принес, раздобыл где-то, диски к пулемету, сам же и набил их патронами. Диски лежали теперь в мешке, под лавкой, где стоял Славкин пулемет.

...В ту ночь Славка вернулся с дежурства уже на рассвете. Разделся и сразу уснул мертвым сном. Когда проснулся, подумал, что все время его что-то будило, но разбудить не могло. А будили его тяжелые, резкие, иногда трескучие взрывы, а также стоны и причитания перепуганной мамаши Сазонихи. Ребят и Таньки дома не было, мамаша Сазониха ползала по полу, охала, стонала, причитала, боялась почему-то подняться. Славка смотрел на нее, ничего не понимая. Ему стало смешно, и он хотел было засмеяться, окликнуть старуху, спросить, почему она на полу, но тут резко и сокрушительно треснуло во дворе и на секунду в избе потемнело.

- Ох, господи, караул, спасите! - стонала Сазониха.

Славка посмотрел на окно, удивился, что стекла не выбиты, не осыпались, но в них появились кругленькие дырки - одна, другая, третья... Одна поменьше, другая побольше, и от всех лучами расходятся трещинки.

- Бьет кто-то, осколки в окна летят, слезай, Славка, на пол. - Мамаша Сазониха испуганно глядела снизу вверх на Славку.

Опять ухнуло, но подальше немного. Славка, одуревший и от сна, и от такой неожиданности, спрыгнул с казенки и тоже растянулся было на полу, опасливо поглядывая на окно, но тут же, застыдившись, поднялся, отряхнулся и не торопясь стал одеваться.

- Куда ты, Слава, убьют же там! - крикнула Сазониха.

- Ну вот еще! - схватил шапку и вылетел из хаты.

Перебежками стал продвигаться к нижней улице, потом через мосток, мимо Козодоихиной избы, к крайнему дому у дороги. По этой дороге немцы пойдут на Дебринку. Значит, Арефий должен был находиться здесь.

И верно, Арефий был там, но никаких немцев нигде не было видно. До самой станции, как ни вглядывались, ни одного пятнышка на белых снегах.

В разных местах деревня уже дымилась. Над головой, заглатывая воздух, с клекотом пролетали снаряды, со свистом падали и рвались мины.

Этот крайний дом у дороги пострадал одним из первых. Была завалена передняя часть его, завален вход. Снаряд прямым попаданием угодил в командира группы, парня огромного роста. Нельзя было найти ни белой шапки, ни белого полушубка, ни самого этого парня, - его разорвало в клочья и засыпало обвалившейся крышей. Бойцы сидели вдоль изгороди, в окопчиках. Командир группы был в доме. Потом вышел, стал в открытых дверях, бинокль у него был, поднял бинокль к глазам, загляделся на станцию. Его видели в открытых дверях, с этим биноклем перед глазами, в белом полушубке и в белой шапке. Но тут же, через одно мгновенье, никакого командира уже не стало. Кто-то уверял, что видел, как снаряд попал прямо в грудь ему. Может быть, и видел. Теперь ничего не было - ни дверей, ни командира с биноклем...