Последняя война - [47]

Сначала ползком, потом по старому следу, как можно быстрей, чтобы вывести группу на исходную, поближе к дороге. Обратный путь показался Славке не таким долгим.

- Ну что, дорогой? - спросил Гога, когда Славка плюхнулся рядом, перевел дыхание. Гога стоял на коленях перед Славкиным пулеметом, ждал с нетерпением.

- Вагон там, - сказал Славка, - и немцы. Дрезина еще с платформой, пушка маленькая, больше ничего.

Когда группа подошла к сосняку, Арефий приказал двигаться дальше ползком. У крайних сосен каждый продавил себе окопчик, заслонился стволом дерева. Славка с пулеметом лег рядом с Арефием, слева от него - Гога.

Немцы не торопились. Одни возились с чем-то на линии, другие были в вагоне, третьи сидели на дрезине, дымили сигаретками. Арефий ждал, когда они приступят к работе, вылезут все на полотно, под прицел.

Наконец там зашевелились. Стали забивать костыли, несколько человек ломами с трудом подвигали рельс. Кто-то еще без дела слонялся по насыпи.

Первым открыл огонь Славка. Диск у него был единственный, приходилось экономить, стрелять короткими очередями. Вслед за Славкиным пулеметом оглушительно забухали винтовки. В первые же минуты стрельба достигла цели. Немцы падали, раскинув руки, или схватывались за живот, за грудь и валились на полотно дороги. Те, кого пули не успели достать, попрятались за насыпью. Несколько минут на дороге никого, кроме убитых и раненых, не было. Арефий приказал огонь прекратить, стрелять только по живым целям.

Никто не заметил, как немец проник на платформу, затарахтела пушечка, за спиной у партизан стали рваться снаряды. Славка перенес огонь на платформу, но достать артиллериста никак не мог, пушечка все тарахтела, снаряды все рвались. Спустя какое-то время из-за насыпи заработал пулемет, заговорили автоматы. Диск у Славки кончился. Арефий приказал отходить, потому что справа из-за насыпи показались лыжники, они намеревались обойти партизан, отрезать им путь к отступлению.

Славка бежал за Арефием. Спешили к саням, чтобы успеть проскочить раньше, чем придут лыжники. Когда выскочили из сосняка, Славка оглянулся, подождал Гогу, снова побежал, проваливаясь в снегу. Впереди лопнул снаряд, поднял снежный фонтан, Славка упал, рядом свалился Гога.

- Не отставать! - кричал Арефий, и Славка снова бросился вперед. Пробежал, оглянулся, крикнул:

- Гога! Давай!

Гога стал подниматься, сделал шаг вперед, но Славка не увидел, как он свалился снова. Когда втянулись в березовую рощу, Славка еще раз оглянулся, опять крикнул, но Гога не отозвался, его не было видно на открытой полянке. Славка повернул обратно, сначала шагнул раз, другой, потом побежал, окликая Гогу. Арефий выстрелил вверх.

- Назад! - крикнул он, и лицо его зверски исказилось. - Назад! повторил Арефий. Но Славка не повернул назад, он уходил от Арефия. Тогда взводный остановился в нерешительности и, уже изготовившись разрядить по Славке свой ППШ, увидел, как тот опустился на колени, стал поднимать раненого Гогу.

"Ты не можешь идти? Не можешь, Гога? Да? Я помогу тебе сейчас, вот сейчас, Гога, пулемет к чертовой бабушке, вот так, и сейчас мы пойдем с тобой". Бросив пулемет, Славка поднимал раненого, говорил ему, говорил, но Гога не слушал Славку, не держался на ногах, валился на снег.

- Оружие! - закричал над ухом Арефий, взвалил на спину раненого Гогу и грузно зашагал впереди. Славка поднял пулемет, Гогину винтовку и, не понимая, что происходит, поспешил вслед за Арефием.

Где-то сбоку уже зачастили немецкие автоматы, когда партизаны добрались наконец до розвальней. Дядя Петя развернул всех лошадей, переднюю держал за уздечку. Лошадь рвалась, вскидывала голову, перебирала ногами, боялась стрельбы. Никто не услыхал от Гоги ни одного слова. Он умер еще там, на снегу. Сгоряча он хотел тогда подняться, но осколок, уже сидевший в груди, свалил его замертво. Арефий один раз только взглянул на Славку, и Славка понял, о чем он хотел сказать, но пожалел, не сказал. "Может, оставим художника?" - "Не убьют, я с ним буду".

Во всю длину саней лежал Гога, лицо его Арефий прикрыл шарфом. Славка, сидевший на грядке розвальней, спиной к Гоге, иногда поворачивался к убитому, видел его, но не хотел верить, что Гоги уже нет. Думать об этом было страшно, он боялся поверить в это окончательно, все-таки еще не все кончилось, они едут еще, двигаются, и Гога еще едет, а там, в деревне, когда приедут, что-то может произойти, что-то может случиться. Гогу внесут в дом к дяде Пете, разденут, лапти снимут, и Гога может подняться, посмотреть на Славку, на всех других, спросить:

- Ну что, дорогой?

Потом вдруг с ужасом начинал думать, что это он, Славка, виноват во всем, что не встанет Гога, что убил его он, Славка.

11

Уже не было Гоги на свете, он был похоронен на деревенском кладбище, рядом с Сашкой, а Славка все слонялся по деревне с каменным лицом и все еще не понимал как следует всего, что случилось. Все прошло перед ним, все он видел своими глазами: и как упала Катюша, как плакала ее мать, даже Володьку видел, - волчонком глядел на мертвого Гогу, - и как шли рядом с санями на кладбище, опускали гроб, - все видел, и ничто его не трогало, не касалось его сознания. Только вечером, когда пришел домой, разделся, лег на свою казенку, отказался от ужина - какой там ужин! - полежал немного и вдруг отошел, понял все и заплакал. Плакал не только оттого, что уже нет Гоги, плакал от чего-то большего, может быть, от страшной несправедливости, перед которой был бессилен, потому что был ничтожен и мал.