Последняя тайна Варяжской Руси. Мифы и правда о русской цивилизации - [45]

Средневековую стадию человеческой истории когда-то создал конфликт между готами и ругами, заставивший их сорваться с насиженных мест на Скандинавском полуострове и двинуться на материк. Конфликты часто национализируются, мы это наблюдаем постоянно. Но пассионарными становятся не враждующие народы, а их отдельные социальные группировки-консорции. Средневековые конфликты идеологизируются только с появлением христианства. В раннем Средневековье у народов нет идеологических претензий друг к другу. Эти претензии выражены иначе. И активными носителями этих претензий являются социальные группировки, способные повлиять на течение конфликта. Скотоводы и землепашцы в принципе не пассионарны – социально, психологически, идейно. Ведь для успешности их бытия требуется отсутствие конфликта, сохранность пашен и стад. Поэтому они будут мотивированы к апассионарности, к стабильности, к Традиции.

А теперь ответьте мне: «С каким социальным отрядом в России пытаются ассоциировать русских, построить идейное этническое обобщение?» С землепашцами, не так ли? «Хлеб – всему голова!» Всему ли? Такой устойчивый идеологический штамп – «народ-труженик», в который вложена апассионарная идея (не путать с субпассионарностью), только мешает России. Труженик не народ, а его отдельный социальный отряд. В начале 1990-х годов таким пассионарным отрядом стали предприниматели. Народ – это инертная масса, которой необходимо сытно есть, мягко спать и ни о чем не думать. Никакая идеология не вытравит из него этих инстинктов. Посмотрите на народный протест против «горбачевского социализма». Народу просто надоело питаться только идеями.

Вот потому, чтобы жизненная активность пребывала в нужном градусе, необходимо всегда стремиться за горизонт. Туда, где в сравнении различий мы будем в преимуществе. Потому что мы более приспособлены к жизненному рывку и ко всем превратностям судьбы, которые этот рывок предусматривает. Народы, так или иначе, разделяются на тех, кто приходит, и на тех, к кому приходят. Максимум, на что хватает погасших апассионариев, – это бесполезное брюзжание: «Понаехали тут!»

Не так давно я познакомился с малоизвестным немецким историком Штефаном Рихтером из Пирны. Он специализируется на славянской истории и располагает собственной доктриной, которую с гордостью связывает с родным городом, с его значением. По мнению Штефана, в Пирне существовал многовековой очаг формирования балтийских славян. Именно здесь венеды закончили свое существование и стали этнически оформленным славянским элементом. Но почему именно Пирна привлекала разные народы, идущие с юга? Чем это место было так замечательно для людей древности? Должна же быть какая-то логика у стихии этнических выбросов?

По мнению Рихтера, в Пирне находилось святилище венедов – Солнечный камень (Sonnenstein). Люди шли сюда на поклонение, а потом просто оставались в этих местах. Полторы-две тысячи километров для людей начала нашей эры было не расстояние.

Казалось бы, должно быть наоборот, это для нас – не расстояние, ведь с появлением транспорта пространство перестало быть труднопреодолимым. Но мы статично живем. У нас появилась недвижимость, ставшая главным признаком благополучия и жизненного успеха. Трудно успешно создать современную семью, не обладая надежным домом. Не так ли? Но недвижимость – это якорь, на котором стоит наш корабль. Просто мы научились жить не в плавании, а на якорной стоянке. А у варваров наиболее ценное имущество всегда было движимым, дома же варваров особой ценности для них не представляли. Культовую ценность жилища ввели шумеры к началу III тысячелетия до нашей эры. Ранние шумеры такой ценности еще не знали. Потому понять, что такое пассионарность, можно только в ракурсе психологии Движения. И варяжские мотивы здесь как нельзя кстати.

В довоенные годы в Советском Союзе создавался культ не дома, а социалистического быта. Он был призван заменить «мещанское поклонение жилищу», поскольку социальная активность граждан должна была проявляться вне домашних стен. Но когда грянула война и в Ставке Верховного Главнокомандующего спешно готовили печально известный приказ № 270 от 16 августа 1941 года, то поняли идеологическую оплошность отрицания культа родного дома. Ведь можно заставить жить под идеологическую диктовку, но трудно заставить умирать в фанатической преданности режиму. А вот за родной дом не так трудно стоять насмерть.

Я не могу никак комментировать идеи Штефана Рихтера, хотя о происхождении полисонима – собственного имени города (от греч. πόλις – город) – мы немного поспорили. Штефан – профессионал в своем деле, и как профессионал он должен понимать, что скрыть следы пребывания народа, выраженные археологической культурой, очень непросто. Но про археологию венедов в Пирне ничего не известно. Места здесь действительно славянские, о чем свидетельствует славянский суффикс «-itz» в названиях многочисленных городков и деревень. Однако это исторические территории расселения сорбов, а не венедов. Я заметил, с какой активностью Штефан отстаивал «славянские идеи» в нашем разговоре. Парадокс состоял в том, что я отвечал ему с позиции саксонской истории. «Во времена раннего Средневековья никаких саксов здесь и в помине не было!» – говорил мне Рихтер. «Никаких саксов!» Это говорил саксонец! Немцы, действительно, ничего не могут делать наполовину.