Последняя тайна - [132]

— Но почему именно меня?

— Потому что вы лично знали одну из жертв, а также могли содействовать нашему проникновению в Святая святых данного проекта, — итальянка подняла пробирку с генетическим материалом Иисуса. — А сам факт того, что вот эта штука в моих руках, означает не что иное, как то, что план был не только хорошо задуман, но и — уж простите мне эту нескромность, — успешно выполнен.

Очередная серия взрывов прозвучала в помещении. Огонь подкрадывался все ближе. Гроссман понял, что времени больше терять нельзя ни минуты, и прервал этот бесполезный разговор.

— Зачем вы рассказываете ему все это?

— Потому что я — добрая христианка, — итальянка не скрывала своего саркастического отношения к ситуации, — и беспокоюсь, что он может умереть, так и не осознав, ради чего.

— Но прежде он еще должен сослужить нам хорошую службу: сказать, какой код у этой двери, — израильтянин показал на бронированную дверь.

Гроссман схватил не ожидавшего подвоха португальца за плечи, отставил ногу в сторону и сделал какую-то подсечку в стиле дзюдо. Томаш опомнился только тогда, когда уже лежал на полу животом вниз, лицом в пол.

— В чем дело? — завопил он испуганно. — Ты что, сдурел?

Агрессор с силой выдернул из-под тела левую руку жертвы, заставил португальца разжать кулак и пристроил ножик к мизинцу.

— А сейчас ты узнаешь, как надо допрашивать, чтобы получить почти стопроцентный результат, — объявил он. — Метод простой: отрезаешь подозреваемому палец за пальцем, пока он не начнет давать показания. Правда, несложно? А главное — эффективно. Гарантирую, что все, кого я познакомил с этим приемом, в конце концов, начинали говорить, что твоя Шахразада.

— Вы точно рехнулись!

— Даю последний шанс избежать ненужных страданий, если, конечно, есть желание им воспользоваться. Итак, какой пароль?

Португалец чувствовал острие ножика на своем мизинце и понимал, что положение прескверное. Самое ужасное, что альтернативы никакой не было. Опять же левый глаз подбит, ладонь правой руки частично в гипсе, по всему телу усталость… А тут еще и предательство, в результате которого женщина держит его под прицелом, а бешеный полицейский завалил на пол и грозится отрезать палец. Код от дверного замка — его единственное спасение, потому что и этим отморозкам не хочется сгореть заживо. Но как же поступить?

— А с какой такой радости я, черт возьми, должен говорить вам код? Чтобы сразу после этого меня пристрелили? — спросил Томаш, отчаянно пытаясь найти хоть какой-то выход.

— Все мы умрем, кто раньше, кто позже, — ответил почти по-отечески господин главный инспектор. — Единственное, чего мы не знаем, — КАК это случится. Будет ли наша кончина скорой и безболезненной или доведется пройти через жуткую боль и невыносимые страдания. Я предлагаю самому выбрать нужное. Как говорится, сделай свой выбор! — внезапно его голос приобрел предельную жесткость. — Говори код!

— Да пошел ты!.. — вырвалось у португальца.

Израильтянин глубоко вздохнул. Запасы его терпения, и без того скудные, полностью истощились.

— Видит Бог, я не хотел!

Острейшая боль мгновение спустя пронизала все тело Томаша, но эпицентром ее был мизинец левой руки, который принялся пилить перочинным ножиком Арни Гроссман. Муки были неописуемыми. Вспышки света в глазах и нечеловеческие вопли сопровождали каждое движение лезвия по пальцу. Жертва умоляла на всех языках прекратить пытку, сжалиться, пыталась объяснить, что так нельзя, но слов было не разобрать из-за криков, то и дело вырывавшихся из глотки, будто они могли хоть в какой-то степени облегчить нестерпимые страдания.

Гроссман задался целью довести ампутацию до конца.

LXXVI

Но тут что-то случилось.

Когда боль, казалось, достигла своего апогея и надежд на прекращение истязания не было никаких, Томаш, собиравшийся уже раскрыть свою великую тайну, ощутил, что насильник как-то мгновенно обмяк, да и левую руку никто больше не удерживал.

Португалец резко дернул руку и прижал ее к телу, чтобы хоть как-то унять боль. Он еще понятия не имел о том, что произошло, но, слава Богу, произошло. От ощущения жесточайшей боли в мизинце было не скрыться, не уйти, но он хотя бы сообразил, что уже можно приоткрыть действующий глаз, чтобы понять, отчего же Гроссман прекратил экзекуцию.

Перевернувшись с живота на спину, он увидел израильтянина на карачках с выражением несусветного удивления на багровом лице. Вытаращенные глаза вот-вот должны были выпасть из орбит, а язык уже вывалился наружу… Кончик какого-то кинжала торчал из горла на уровне Адамова яблока, дрожавшего при каждом выбросе крови.

— Ба-бах!

— Ба-бах!

Эти два выстрела чуть не разорвали барабанные перепонки Томаша. Ему показалось, что он практически оглох. Только тут он заметил в дыму движение еще одной фигуры, находившейся за израильтянином. Приглядевшись к падающему человеку, португалец понял, что это Арпад Аркан. Президент фонда упал на пол животом вниз и лежал, как мешок. Продырявленный мешок: из двух отверстий на спине толстяка поднялись струйки дыма, как из кратера ожившего вулкана.

Бросив взгляд в сторону, португалец догадался, что стреляла Валентина — она продолжала держать пистолет дулом в их сторону. Если бы не боль, Томашу могло бы показаться, что все происходящее — тяжелый сон. И вновь возникший в нем из небытия Арпад Аркан, по-видимому, совсем недавно пришел в себя, вытащил из руки клинок, которым его ранили. Затем он осознал серьезность пожара в Святая святых и бросился к бронированной двери. Приблизившись, должно быть, увидел, как Гроссман истязает Томаша. Сориентировавшись в обстановке, глава фонда подкрался к мучителю и проткнул его шею любимым оружием сикариев. Жаль только, что в этом горящем бедламе он не заметил итальянку, а возможно, недооценил ее истинную роль в происходящем. В результате — пуля в спину.