Последняя святыня - [34]

— Ну, с Рязанью потом разберемся, — буркнул великий хан, принимая Ивана Даниловича в розовом зимнем дворце, дивном творении дамасских мастеров, взмывающем к небу ажурными башнями. Большую часть года ханская ставка колесила по всем степям Золотой орды от Крыма до Балхаша. Тем не менее отыскать в степном море хана с его двором и, главное, с многочисленными чиновниками, цепко державшими в своих руках нити управления огромным государством, было проще простого. Достаточно было спросить любого из встречных кочевников. «Хан Узбек?» — владелец стада или пастух изображал на обветренном задубелом лице приторную улыбку, долго кланялся в сторону предполагаемого местопребывания земного солнца и давал исчерпывающе точный ответ: «Восемь дней в эту сторону ехать, две реки переехать, потом, однако, назад два дня воротиться…» — «А ворочаться-то зачем?» — «Степь большая, вы, урусы, обязательно проскочите!» И верно, не мазали русские редко.

Только осенью хан оседал в своей столице. Ну, тут все ясно. Доскакал до Нижнего города, уселся в струг и — плыви. А коли зимой — дуй на санках прямо по льду. Вот тебе и Сарай-Берке, вот и хан великий.

— Собирай войско, князь, — говорил Узбек допущенному лицезреть его царскую особу. Ханские жены, непременно присутствовавшие на этих приёмах, сидели на подушках подле властелина, поблескивали чёрными жгучими очами на занавешенных по-мусульмански лицах и ревниво глядели на подарки, подносимые каждой из них княжескими слугами. Сам князь до блеска натирал коленями узорный пол тронной палаты перед великим ханом.

— На второе полнолуние мои темники будут Тверь воевать, наказывать неверного слугу нашего Александра, — продолжал хан, — так что не опоздай с помощью.

То же самое он сообщил и московскому князю. Теперь, после падения тверского князя, в распоряжении великого хана как-то неожиданно и неприятно для него оказалось очень мало князей, коих можно было ставить на коноводство в этом дремучем и диковатом русском улусе. Если считать по головам, князей было завались, но требовался ещё и вес, подкрепленный богатством личного княжеского удела, и хорошая родословная. Что толку назначить в великие владимирские князья кого-либо из муромских или пронских князьков? Эти захудалые рюриковичи, чьи отцы и деды никогда не сиживали на золотом владимирском столе, на какое уважение они могут рассчитывать со стороны более матёрых соседей? Оставались, пожалуй, только двое: князь суздальский и московский.

— Ты, князь Иван, возглавишь вспомогательное войско из русских дружин.

Вспомогательное — вовсе не значило, что в то время как ордынские нукеры будут класть головы, штурмуя укрепленные грады тверской земли, русским позволят отсиживаться в тылу. Скорее наоборот, как раз их, помогальщиков, и погонят в бой первыми, щедрой рукой расходуя накопившуюся воинскую силу русских княжеств и ослабляя не только заведомо побежденную Тверь, но и своих союзников-победителей.

Узбек снова пристально вгляделся во взволновано-порозовевшее лицо москвитянина, на нем не читалось ничего, кроме обожания его ханского величества. В любовь со стороны вассалов хан не верил, по крайней мере — в долговременное и постоянное обожание лично его, хана Узбека, но тут случай был особый: назначение для московского князя было большим подарком. «Уж кого-кого, а тверского князя будет трепать как собака варежку», — подумалось хану.

Великий хан милостиво оставил князя Ивана на подоспевший обед, последствия которого бурно обсуждались остальными князьями, все ещё толокшимися в ставке. «Вот вертляв Ванька! В него и в ступе пестом не угодишь…» — кричал, упившись пьян, суздальский князь, узнав, что хан неожиданно изменил первоначальное намерение и теперь татарские силы пойдут на Тверь не более коротким путем через московские земли, а с крюком, через его суздальщину и Нижний Новгород. Было отчего пить и негодовать: даже простой проход пятидесятитысячного войска ордынцев означал разорение хозяйства на полосе в сто вёрст шириной. «Эти акриды диавольские ведь все наши княжества обожрут по пути!», — вторили суздальскому остальные неудачники-князья. Но поделать уже ничего было нельзя. С тем и покинули Орду, обязавшись быть с дружинами в Городце к концу никольского поста.

…На подъезде к московскому детинцу Иван Данилович вспомнил о деле, занимавшем сегодня его мысли не менее прошедшего смотра войск.

— Сотник, — поманил он пальцем тащившегося в конце свиты Василья Биду, — возьми своих людишек и — одна нога здесь, другая там! — на двор к купцу Рогуле. Который утром с челобитьем приходил… Доставишь его и того мужика, что у него под замком сидит.

Сотник Бида, сглотнув голодную слюну, поворотил в боковую улицу. Еще через час московский князь, успев наскоро перекусить, спустился вниз, в гридницу, где голодный сотник развлекал себя тем, что попеременно целился из лука в доставленных на княжескую беседу.

— Все вон, — коротко и выразительно сказал Иван Данилович. Свободные от службы дружинники горохом сыпанули за дверь, при князе остались только двое рынд-телохранителей. Эти были немее рыб: Иван Данилович умел использовать даже недостатки людей, не говоря уж про пороки — князь отыскал их среди осужденных к отрезанию языка и вырыванию ноздрей. По княжьему помилованию обоим татям ноздри оставили в сохранности, а языки, конечно, оттяпали, иначе зачем бы они князю нужны?