Последняя ночь моей убогой жизни - [3]

– Послушай, сынок, иди поешь, а то еда остынет. Потом поговорим. Нуш[2].

– Ладно, мам, спасибо.

Мы попрощались, и я принялся есть свою остывшую гречку с такой физиономией, будто моя невеста бросила меня у алтаря, наконец приняв тот факт, что она лесбиянка.

Наверняка кто-то из вас считает, что было бы лучше попросить мать позвонить позже. Я и сам думал, почему не сделал этого, пока ел, но голос в моей голове, который, кстати, был не просто голосом, а моим сверчком Джимини, то есть голосом совести, морали, всего хорошего и правильного что во мне было, явно был против. Несколько неправильно приписывать все эти качества лишь одной личности, потому что я считаю, что в каждом человеке их много. Но, дабы упростить себе жизнь, все эти свойства я запихивал именно в данную персону.

Звучал этот голос странно потому, что как я упоминал ранее, принадлежал особе женского пола. Я представлял её себе как рыжеватую, невысокую, улыбчивую девушку, которая смотрит на тебя как на ребёнка, жрущего песок – поучительно и с постоянно поднятым указательным пальцем. Она всегда была наготове отчитать меня за проступок или посоветовать принять правильное решение. Кстати, как и в случае с едой, эти «правильные» решения были не всегда приятны и выгодны для меня. Я звал её «занудой», но она предпочитала имя София.

Вот как Софи обосновывала мне своё решение, пока я ел:

«Молодец! Ты сделал всё правильно, и я горжусь тобой. Представь, к примеру, что кто-то из вас вдруг умер. Ну, да, это не самая позитивная мысль, однако допустим, что она попрощалась, и её схватил инфаркт или она поскользнулась в туалете и сломала шею. Или же ты поперхнулся гречкой и задохнулся. Знаешь, какое последнее воспоминание останется у того, кто будет жить?»

– Просвети меня, – сказал я вслух.

«Она запомнит, что сын мило поговорил с ней, что само по себе отлично, а если умрёт она, ты не будешь страдать от угрызений совести всю оставшуюся жизнь, ведь ты не оставил разговор с ней на потом»

– Как-то мрачновато, – ответил я.

«Возможно… но разве не чудесно поступать правильно?» – в её тоне чувствовалось столько радости, что я поневоле представил, как она выблевала целую радугу, села на белоснежного единорога, пукающего конфетти и прокатилась на этой самой радуге, рыгая светом и звездочками.

«Не круто, Малик» – скорее не обиженно, а нравоучительно заметила София.

Естественно, у меня не было раздвоения личности, и я знал, что София это я сам, но мне нравилось делать вид, что это не так. Это всё упрощало и делало жизнь чуточку интереснее. К тому же будучи человеком, имеющим легкую форму ОКР-а[3], я сделал это ещё и для того, чтобы в моей бошке всё было так же аккуратно, как и в моей квартире.

Вообще, в безумном котелке, который я называл своим разумом, было много «личностей», каждый из которых представлял отдельный аспект моей цельной персоны. Делая из них «людей», мне было не только легче распознавать источники этих голосов, но также и решать, кого и когда мне стоит слушать.

После остывшего обеда я задумал сделать то, чего лишил меня ублюдок, орудующий инструментами с раннего утра, который, кажется, он ушёл на свой перерыв. Не упуская этой возможности, я лёг в кровать, чтобы немного вздремнуть, ибо ночью мне не удалось выспаться, отчего я и был столь зол на проклятого мастера.

Сны у меня довольно странные и беспокойные. Не в том смысле, что они пугают и превращаются в кошмары, после которых просыпаешься в холодном поту с учащённым сердцебиением. Нет, эти сновидения не вызывали страха, а просто сильно беспокоили, и в них я постоянно ощущал чувства тревоги, волнения и дискомфорта. По этой причине я никогда по-настоящему не высыпался и, пробуждаясь, всегда ощущал усталость как моего измученного разума, так и тела.

Именно эта утомлённость и была тем, что я ощутил, открыв вечером опухшие, слипшиеся глаза. Солнце давно убежало с нашей стороны планеты на другую словно девушка, не способная решить, встречаться ей с оборотнем или вампиром.

«Отлично. Отсылка к Сумеркам. Ниже пасть ты уже не можешь». – подумал кое-кто внутри меня.

С улицы до меня вдруг донеслось отвратительное гоготание и столь странное выражение человеческих эмоций меня глубоко заинтересовало. Напоминало оно скорее гиену, нежели чем человека, поэтому не удержавшись, я выглянул из окна и увидел внизу того самого мастера, попивающего пиво с моим соседом-алкоголиком. Они смеялись так, будто были одни на всем белом свете и в своей больной фантазии я так и видел, как эти два мужика в итоге резко затихают, застенчиво вглядываются друг другу в глаза, берутся за руки, после чего мастер робко улыбается, а мой сосед, приблизив своё лицо к его потной морде, пылко хватает того за лысую макушку и целует нашего с вами любимого мастера. Соприкоснувшись, их жесткие усы трутся друг об друга и шуршат, тем самым нарушая мирную тишину прохладного осеннего вечера.

Улыбнувшись этой сцене, я закрыл окно и подумал о своих дальнейших действиях.

«Сделай что-нибудь продуктивное». – посоветовала София.

– Например?

«Почитай книгу, займись одним из заказов на стороне, в конце концов. Нам не помешали бы деньги. Только, пожалуйста, не включай сериал». – мягко попросила она.