Последняя ночь Александра Македонского - [27]

– Скажи нам правду, ради чего мы, по твоему, воевали?! Или не приглашай больше на пиры людей свободных, привыкших говорить, что думают. Живи среди рабов, которые будут поклоняться твоему белому хитону и золотому поясу!

Александр в гневе отшвырнул Пердикку, схватил с блюда яблоко и запустил им в Клита, однако попал в спину Птолемея. Бледнея от переживания промаха, он стал искать свой меч, но чья-то рука убрала оружие, спрятала под ковёр. Встревоженные нешуточным приступом неистовства царя телохранители и вскочившие рядом военачальники окружили Александра, просили успокоиться.

– Он пьян! – наперебой уговаривали они царя, отгораживали Клита и махая руками, так поторапливая товарищей, чтобы они увели бунтаря. – Будь же примером мудрости, государь! Не обращай на него внимания!

Но их старания защитить Клита, могли показаться действиями сообщников, и только усиливали накопившееся у Александра ожесточение.

– Стража! – выкрикнул он, чем вызвал замешательство в окружении. Его невольно отпустили. – Труби же тревогу! – прорычал он трубачу, как если бы на него совершалось покушение.

Трубач вскинул трубу к губам, но спохватился и замер в нерешительности. Александр яростно ударил его кулаком в подбородок.

– Измена! – воскликнул он. – Македоняне!

Большинство приближённых шарахнулись в стороны, некоторые тихо ускользнули, укрываясь за других.

Вытолкнув Клита из зала за двери, Птолемей и Селевк бросились на помощь царю. Однако Клит протиснулся обратно меж дверными створками, тоже направился за ними.

– Пусть он скажет! – в пьяном плаче раз за разом повторял Клит. – Пусть скажет!

Увидав его опять, Александр вырвал копьё у телохранителя и метнул.

Клит едва устоял на ногах от острого толчка в грудь. Изумлённый этим, он обхватил торчащее ниже сердца древко ладонями, зашатался, прохрипел и упал, на полу стал корчиться в предсмертных судорогах. Кровавая пена выступила у него на губах.

– Пусть он ска...– прошептал он и испустил дух.

Все застыли, боясь верить своим глазам. Александр сделал шаг, другой и кинулся к телу Клита.

– Клит?! – закричал он в ужасе от содеянного.

Никто не осмеливался шелохнуться. Александр выдернул копьё, повернул окровавленным остриём к своему горлу. Но вонзить в себя не успел, – Пердикка ударил ногой по древку, и остриё наконечника лишь скользнуло по шее царя, измазав его кровью убитого Клита.

Что-то надломилось в душе Александра, недавняя ярость улетучилась без следа. Он обмяк и опустился на колени возле головы мёртвого друга, взял её в ладони и мучительно застонал. Ему почудилось, что белые губы шевельнулись, пытаясь сказать нечто важное для обоих...

Беспощадное солнце лета выжгло зелёные краски в нагорье Среднего Востока. Крутые склоны высоких гор, однообразные скалы равнодушно наблюдали за бесчисленным войском, невиданным прежде в этих местах. Оно огромным драконом извивалось и сползало от перевала к долине, непрерывно продвигалось, возвращаясь малоезжей дорогой из сказочной Индии в покорённую Александром Македонским Персию. Измученные быки с трудом волокли телеги, нагруженные несметной добычей, лошади устало влекли боевые колесницы с секирами, и только слоны с бронзовыми шипами на кожаных нагрудниках и с шатрами на спинах вышагивали без заметной усталости. Гетеры и девушки разных рас и народов сопровождали щедрых воинов, которые ничем не напоминали бойцов непобедимых фаланг, грозных и славных героев, не знающих поражений в многочисленных сражениях. Чудные скульптуры, обвязанные лианами и ветвями, чтобы не повредились в нелёгком и долгом пути, тяжёлые мешки с сокровищами и всякими ценными изделиями, подвязанные к сёдлам боевых лошадей и на спинах погоняемых почти обнажёнными индусами слонов бросались в глаза чаще, нежели щиты и шлемы, мечи и копья.

Воины и их подруги непосредственно при движении войска черпали вино из больших яйцеобразных сосудов и из кратеров, где оно было разбавлено водой. Черпали кубками, чашами, кружками, изготовленными, как из олова или из обожжённой глины, так и из серебра, золота и электры. Пили за здоровье друг друга, за быстрое заживление ран, за погибших товарищей. Большинство шли пешком, и некоторые падали на землю от чрезмерного употребления выпивки. Одни из упавших, полежав, вставали, в ближайшей повозке опять получали какую-нибудь посуду и снова пили, других, беспробудно заснувших при дороге, подбирали товарищи и рабы, укладывали на телеги, повозки. Часть повозок войска закреплена была только за ранеными, другая – за женщинами, сопровождающими мужчин уже многие годы. Царило такое необузданное беспорядочное веселье, как будто сам Вакх в сопровождении множества самых беспутных сатиров принимал участие в этом шествии. Повсюду слышались всхлипывания свирелей и кифар, звучали хриплые песни, дразнящие отклики женских голосов, словно люди находились у себя дома, а не вдалеке от родных очагов.

Возле повозки с навесом из плетёных ветвей, сверху накрытых пёстрой тканью, в обнимку ковыляли двое греков. Вместо шлемов на головах обоих перемешались с тёмными волосами венки из увядших стеблей, – в венке того, что был повыше своего приятеля, торчал засохший красный цветок, сорванный в диком, оставленном позади разнотравье.