Последняя любовь царя Соломона - [10]

Соседка пыталась возбудить меня не конвенциональными средствами, но и они не дали сколько-нибудь заметного эффекта, может быть, потому что она была много старше меня.

Так и осталась моя жена не отмщенной, хотя, если честно, я искренне хотел внести свою лепту в благородное начинание своей неудавшейся любовницы.

Под влиянием друзей я сделал еще несколько робких попыток овладеть женщиной на стороне, но все они с треском проваливались. Я был слишком закомплексован и боялся, что в самый ответственный момент меня постигнет участь, которую вот уж столько лет, предрекают Пизанской башне.

Если он сейчас начнет ухмыляться, падло, я его собственными руками придушу.

Но Тип, к чести его будет сказано, оставался, искренен и доброжелателен:

— Я так и думал, Ваше величество, и Павлов тут, пожалуй, прав.

— Какой Павлов?

— Иван Петрович, автор теории условных рефлексов.

— Причем тут теория?

— Притом, что практики у вас совсем нет.

— Чем же я виноват?

— Да ничем, у вас просто выработался условный рефлекс на вашу «Бывшую», а как только представился случай изменить объект сексуального удовлетворения, установка, выработанная годами тоталитарно-принудительного секса, явно не сработала.

— Да, но…

— Никаких но, Ваше величество, все, что вам нужно теперь, это обратить свои взоры на новые сексуальные ориентиры.

— То есть?

— Поначалу, скажем так, возбудить в себе здоровый интерес к здоровому сексу.

— Что ты предлагаешь конкретно?

— А вы не пробовали смотреть порнофильмы?

— Нет, что ты, я воспитан в религиозном доме.

— Конечно, Ваше величество, ваш предшественник Соломон второй тоже соблюдал традиции, но фильмы посматривал регулярно.

— Я бы не хотел начинать свое правление с безнравственных акций.

— Нет проблем, Ваше величество. Я предлагаю пока оставить все как есть. Следует недельку поднабраться сил, то есть не форсировать события. Займитесь-ка пока государственными делами.

Глава 8 Дела государственные

Государственными делами я занялся в тронном зале, одну из грандиозных стен которого украшал гигантский портрет царя Давида.

Пока я рассматривал портрет славного предка, выполненный в лучших традициях социалистического реализма, в комнату мягкой кошачьей походкой вошел толстый человечек в лоснящемся черном фраке и с черной потертой папкой под мышкой. Щеки у него были, словно надуты для пущей важности, носик кнопочкой, редкие жесткие усики дико топорщились, а ушки на макушке имели форму миниатюрных и чутких локаторов.

Всем своим напыщенным и одновременно неряшливым видом человек в лоснящемся фраке напоминал мне хомячка, ушедшего в глубокую спячку.

— Ваше величество, — сонно произнес он, — меня зовут Ицхак Самир. Я премьер-министр государства Израиль. Принес вот вам бумаги на подпись, — ушки его при этом слегка дрогнули, он, кажется, начал пробуждаться от своей затянувшейся спячки.

— Полагаю, что с этим делом вполне мог справиться секретарь моей канцелярии, — справедливо заметил я.

— Ни в коем случае, Ваше величество, — окончательно проснулся хомяк, — документы секретного свойства и не для постороннего глаза.

Локаторы его испуганно навострились.

Я ознакомился с первым документом и с удивлением воззрился на премьера.

— Что это?

— Документ о радикальном переустройстве нашей государственно-политической системы, — пояснил премьер, дивясь моей несообразительности.

— А что надо перестраивать-то?

— Ничего особенного. Все уже перестроили до вас.

— И все-таки, сэр, если вас не затруднит, изложите подробнее вашу мысль, вы слишком туманно изъясняетесь.

— Ради Бога, Ваше величество, поясняю: с завтрашнего дня в Израиле объявляется монархия под управлением Соломона мудрого, то есть вашим непосредственным руководством.

— Да, но зачем? — до сих пор, в глубине души, я надеялся, что меня разыгрывают какие-нибудь богатые и остроумные люди, которым нечего делать, и они жадно ищут приключений. Я даже старался подыгрывать им, усердно корча из себя добропорядочного монарха, но тут дело, кажется, действительно запахло банальным политическим переворотом, а я в такие игры не играю. Они мне и в гражданской жизни надоели. Интриги и закулисные козни на работе почти всегда касались меня и неизменно вызывали во мне бурный протест.

— Может быть, его величеству неизвестно, что на последних выборах в Кнессет победила религиозная фракция? — напомнил мне хомяк-заморышь.

— Нет, почему я в курсе. Если не ошибаюсь, к власти пришел «Щас»

— Совершенно верно. Большинством голосов щясники постановили возродить правление Соломона.

— А это, кажется, я просрал. С головой ушел в свои семейные неурядицы и перестал следить за политическими событиями.

— Так это же чистой воды военный переворот!

— Ни в коем разе, Ваше величество, ни Кнессет, ни демократия в данном случае не упраздняются. Просто Истина в последней инстанции будет приоритетом Вашего величества, так же, впрочем, как это было много тысяч лет назад.

— Да, но демократия не приемлет многоженства, это… Это дико, наконец, и оскорбительно для женского достоинства.

Мои доводы не убедили Хомячка. Напыжившись в очередной раз, он выдал мне аргумент более убедительного порядка.

— Ваше величество, для вас решено сделать исключение: Кнессет постановил: в вашем случае воздать дань традиц3иям и уважению к одному из самых почитаемых национальных героев еврейского народа.