Последняя командировка - [88]

— Нет, совсем другое. Я, право, не знаю… — И решившись: — Где Лариса?

Профессор улыбнулся и доверительно взял Тихона под руку:

— Лариса уехала, мой дорогой. Шрайбер взял ее с собой. Он ее устроит, не сомневаюсь. Это все, что вас тревожит?

— Все, — сказал Тихон растерянно, — все…

— Будьте здоровы, — сказал профессор. — Мы еще встретимся. В Москве. — Он уже был далеко, когда Тихон сообразил, что ему следовало спросить о ее здоровье, — но если она уехала, значит, здорова, — и узнать хотя бы ее фамилию. Да, он не знал даже фамилии Ларисы и не имел никакой надежды найти ее в Москве. И он помчался догонять толстяка.

Когда Тихон остановил его вторично, профессор был уже не так любезен:

— Я, знаете, спешу. Я удовлетворил ваше любопытство… Фамилия? Я не знаю ее фамилии, Ларочка — очень милое дитя и бесспорно талантлива, но я не знаю ее фамилии. Не интересовался. Вы ее найдете. Юноша с такими глазами не может потерпеть неудачу. Она не примадонна, которую прячут от назойливых поклонников. Прощайте, прощайте, мой друг. Разыщите Шрайбера — вот вам ориентир. — Он ушел, помахав Тихону маленькой пухлой рукой.

Все сохло и шелестело. Тоска по влаге и сушь растений, и одиночество… Каждый день дул с моря холодный ветер, остыла вода, завяла желтая мальва, и настало время уезжать. Они свернули свою палатку, искупались последний разок и сели на автобус, который через двадцать минут доставил их к поезду. Даша уехала еще вчера. Она не оставила Павлу своего адреса. Она отказала ему.

В тех местах бывало, что выпадал снег. Выпал он и в эту зиму, накрыв дрожащие растения. Дул ветер, вздымая желтую пыль с сухой земли.

Как странно было видеть все это не в зное, не в синеве лета, пышущего жаром. Видеть серое море и горы, в складках которых лежал снег.

Тихон прошел мимо палаточного городка, похожего теперь на базарную площадь, покинутую и продавцами и покупателями. Будто только что выехал отсюда балаган, ярмарочные артисты со своими палатками, и ветер разнес оставшийся после них сор. Ослепительными заплатами лежал кое-где снег.

Тихону живо вспомнилось лето и жаркая его любовь, носившая негибкое имя «Лариса».

Дом Багряницких был заперт. Безлюдье и тишина господствовали кругом. Неужели и здесь он не отыщет ее следов? Калитка полуоткрыта, и на ней лежит снег, сухой, как песок. Красные иглы куста — дикобраза — казались еще длиннее и острее, чем летом. Багровели, тронутые холодом, листья сикоморы. Тихон взошел на крыльцо. У двери лежала мокрая тряпка, — значит, в доме кто-то есть. Он постучал и прислушался: только море шелестело, от скуки перебирая камешки, да ветер со скрипом покачивал акацию.

Он не успел постучать вторично, как услышал шаги. Кто-то тяжело и медленно спускался по лестнице в мягких туфлях. Молча сняли крюк, отодвинули щеколду. Под стук его сердца отворилась дверь, и Тихон увидел невысокую полную женщину в черном платке на плечах. Черты ее лица, и платок, и даже выражение светлых глаз показались ему знакомы. Она сказала: «Входите», не выразив ни малейшего удивления и ни о чем не спросив. Он молча шел за ней по лестнице, радуясь, что в доме оказался человек.

Они пришли в большую светлую комнату, через которую Тихон несколько раз проходил летом. Здесь было светло и холодно. В окна глядели белое небо и море молочного, опалового цвета. Женщина приостановилась, сказала:

— Здесь холодно, — и пошла дальше.

Они пришли в маленькую комнатку, где стояла низкая тахта, покрытая пледом, и топилась печь. На столе, на голубой клеенке, чашки, хлеб, варенье.

— Садитесь.

Женщина села в кресло, плотнее завернулась в платок и повернула к Тихону бледное лицо. Теперь он вспомнил: это она сидела в соломенном кресле, а в другой раз стояла на балконе, когда они пробегали с Ларисой через ту большую комнату. Она почему-то ему запомнилась.

— Наталья Федоровна в Москве, Александр Григорьевич за границей, — сказала она и предложила: — Чаю выпьете?

— С удовольствием, — обрадовался Тихон. Ему захотелось остаться тут подольше, каким-то добрым и родным покоем веяло от женщины, наливающей чай. Она подала ему синюю с большими цветами чашку: — Меня зовут Анна.

— А меня Тихон.

Она улыбнулась:

— Я-то вас знаю…

— Откуда же?

В печке трещали дрова, за окном зашумело море, поднявшееся на дыбы. Внезапно наступили сумерки, и в комнате стало полутемно. Только пламя печи вспыхивало на щеках и подбородке женщины, угощавшей его чаем с кизиловым вареньем и поджаренными хлебцами. В глазах ее была та же игра: они зажигались отраженным светом и гасли вдруг.

Тихону почему-то неловко было расспрашивать о Ларисе и даже не хотелось, как будто не за этим приехал он сюда из Москвы.

— Откуда же вы знаете меня?

— Вы бывали тут летом. Я помню. У меня хорошая память.

Она приподнялась, взяла висевшую на стене гитару и, сев на тахту, начала тихонько перебирать струны. И живо вспомнились Тихону те необыкновенные песни. Им овладело прежнее волнение.

— Где Лариса? Я не нашел ее в Москве, то есть я никак и не мог ее найти, потому что не знаю даже ее фамилии. Я только за этим сюда и приехал. Помогите мне, Анна.

Она продолжала перебирать струны. Это была одна из песен Ларисы. Тихон замолчал, прислушиваясь.