Последняя командировка - [81]

Взяв флакон, она ушла маленькими шажками, запеленатая в простыню. В воздухе носился запах резеды. Павел улыбался. Тихон сделал вид, что только что проснулся. Он пошевелил ногой, открыл глаза и потянул носом воздух:

— Ты брился?

Павел провел рукой по щекам и подбородку:

— Нет. А, верно, пора.

— Почему же пахнет одеколоном?

— Я дал тут одной. Обожглась на первых порах. Она принесет.

— Значит, девушка? — Тихон прикрыл один глаз.

— Да, брат, — сказал Павел. — Сама пришла.

Они сбегали на море, заплыли далеко. Вода была чуть свежа, упруга и безопасна. Когда берег становился невидимым, возникало ощущение свободы. Луч солнца бил в глаза, и Тихон пошел под водой. В зеленом и нежном сумраке, обласканный водой, он почувствовал себя рыбой, которая спит на ходу, или уткнувшись носом в теплый скользкий камень, или зарывшись в водоросли. Но здесь не было ни водорослей, ни рыб.

Он оставался под водой, пока хватило дыхания, а потом вынырнул и лег на спину.

Когда они завтракали около палатки — в этот час она находилась в тени забора, — девушка принесла одеколон. Она была в коротких штанишках, и ноги у нее были великолепные. Сквозь нейлоновую блузку был виден белый бюстгальтер. Челка падала до переносицы.

— Даша, — сказала она, протягивая Тихону руку ребром.

Павел все время улыбался.

— Присаживайтесь. Накормим.

Ветер, несшийся с гор, становился горяч. Мимо пробежала очень тоненькая и бесцветная, словно ее вырезали из бумаги, ящерица. Она была чем-то до смерти напугана.

После завтрака Даша ушла, чтобы переодеться. Они вместе решили идти на пляж.

— Значит, наколол? — усмехнулся Тихон.

— Сама пришла. За одеколоном. Ну, все…

Даша вернулась с подругой, которая никому не понравилась, но деваться было совершенно некуда, и им предстояло всюду таскать ее за собой. Тихон пробыл с ней все утро, а вечером сбежал.

Дом был белый, двухэтажный, с плоской крышей. Большие окна, витые лестницы, маленькие балконы. Тихон обошел его несколько раз. В саду — выставившие глянцевитые пики ветки акаций — острые коричневые шипы размером с шляпную булавку; низкорослая туя, трепаные тамариски и местами багровые листья раскинувшейся шатром сикоморы. Никого не было видно в доме и в саду, но дверь была открыта, и на крыльце стояли чьи-то маленькие туфли. Тихон присел на крыльцо. Промелькнул час заката, и наступили недолгие сумерки. Сначала в доме было тихо. Потом кто-то легко прошелся босиком по балкону, зазвенели посудой. Послышался негромкий разговор.

Потом тихонько заиграли на гитаре, и тот же голос запел. Песня была длинная, мелодия повторялась, аккомпанемент неумелый — вдруг, срыву взятый аккорд дисгармонировал с темой, голос небогатый, домашний, необработанный…

Но все это только спервоначалу заметил Тихон. Чем больше он слушал, тем глубже проникал в мир этих песен. Был покорен, в плену их удивительного очарования. В простоте их было чудесное своеобразие. Тихону посчастливилось заглянуть в самое лицо поэзии, и он был вовлечен в ее волшебный круг. Было гармонично и неразлучимо соприкосновенье стихов и мелодии.

Песни следовали одна за другой, прерываемые короткими паузами, невнятным разговором там, наверху.

Песни-повести, песни-размышления, песни-гимны и песни-шутки, философические, пейзажные, романтические. В страну не существующую, но желанную, которую каждый видит по-своему, уводил Тихона голос поющей. Между ними возникло понимание и согласие.

Восхищенный чудом, Тихон видел, как вырывалась из-под снега бессмертная трава, слышал речи мудрого верблюда…

Поющая шепталась с пламенем костра, заклинала море, и оно становилось более неподвижным, чем земля. Она входила, тоскуя, в шатры фата-морганы, и Тихон следовал за ней. Он плыл на ее кораблях, то мрачных, как Летучий Голландец, то полных утреннего блеска. Повесть обыденную и волшебную рассказали ему водосточные трубы и ветер, который распахивает окна домов, проникает в ночные дворы и находит живой среди мусора стебелек щавеля…

Песня оборвалась вдруг:

— Кто-то есть в саду…

Тихон вскочил и пошел, чувствуя себя не совсем проснувшимся. Он услышал за собой шаги и пошел еще быстрее.

— Это вы сидели на нашем крыльце?

Тихон вынужден был обернуться и, обернувшись, увидел совсем маленькую девушку.

Она тоже показалась ему несуществующей. При свете луны волшебной белизной сверкнули ее лицо, и платье, и маленькие туфли. У нее была большая голова, или это только казалось, потому что она носила высокую и пышную прическу. Припудрены луной были и волосы, обрамляющие маленькое лицо с большими глазами. Когда она вскинула веки, Тихон увидел, что в этих глазах янтарного цвета застыл зрачок, как муха в жидкой смоле.

— Вам понравилось?

У Тихона не нашлось слов, способных выразить его впечатление. Так он ей и сказал.

Она казалась обрадованной и польщенной.

— Это вы пели? («А я представлял ее себе большой»).

— Нет. — Она засмеялась, и он, конечно, не поверил ей. Ему казалось теперь, что он узнавал ее голос и что именно в ней, маленькой и хрупкой, должен жить большой мир сказок и размышлений. И даже в имени ее «Лариса» ему звучало что-то орлиное. В имени этом тоже было колдовство, хотя прежде оно казалось ему мещанским.