Последняя командировка - [45]

Протопопов страдал бессонницей. Лизу это тревожило. Она входила в палату и беспомощно стояла около его кровати:

— Почему вы не пьете снотворного?

— Потому, что в жизни у меня осталось очень мало ночей. Досадно спать.

— А так вы не поправитесь.

— Это неважно.

Однажды он подвинулся к стене:

— Садитесь. В ногах правды нет.

Лиза присела. Лицо ее стало напряженным. Она чувствовала себя почему-то неловко. Он это заметил.

— Сколько вам лет?

— Восемнадцать.

— А моей дочери уже двадцать два.

— У вас есть дочь?

— Да. Были и жена, и дочь.

— Умерли?

— Нет. Я оставил их или они меня — неясно.

Лиза подружилась с Протопоповым, и ночью, в часы его бессонниц, они разговаривали.

Кто знает почему, но только ее одну он пускал в тщательно охраняемый от посторонних «загон души». Он говорил, она молча слушала.

Выговорившись, он засыпал.

Однажды Протопопов сказал ей:

— Вы, Лиза, человек душевный.

И ей приятно было сознавать, что она внесла хоть капельку тепла в жизнь его, одинокую и скупую.

Однажды, проходя мимо женской палаты, Лиза увидела в приоткрытую дверь больную старуху, лежавшую на полу. Возле нее стояло подкладное судно. Старуха пыталась до него дотянуться. Лиза бросилась к ней:

— Агафья Тихоновна, что вы? Лягте, я помогу вам.

— В уборную, — прохрипела больная. Язык у нее заплетался. Когда ее привезли, она говорила совершенно внятно, сама вставала и никому не доставляла хлопот. Но несколько дней назад парализовалась речь и стала подвертываться левая нога. Агафья Тихоновна потеряла память, ощущение времени. Иногда у нее бывали нервные припадки, она билась, срывала с себя одежду, пыталась уйти. Ей было около восьмидесяти.

«Страшно дожить до такого состояния», — подумала Лиза.

Подхватив Агафью Тихоновну, Лиза пыталась уложить ее в постель:

— Я подложу вам судно.

Но старуха сопротивлялась. Вероятно, ей, привыкшей не причинять никому хлопот и самой работавшей всю жизнь на огромную семью, было неприятно, что девушке придется за ней выносить.

Взвалив старуху на спину, Лиза поволокла ее в уборную. «У них нынче дежурит Кукунина. Интересно, куда она запропастилась».

Но санитарку Кукунину она увидела тут же в коридоре. Она стояла, зевая и поправляя платок, огромная женщина, почти без лица, так плоски были его черты. Стояла и пустыми глазами глядела на Лизу, сгибавшуюся под тяжестью Агафьи Тихоновны. С ног старухи свалились огромные больничные тапки, и ноги эти безжизненно висели вдоль Лизиной спины. Около уборной была лужа. Лиза поскользнулась и едва удержалась на ногах. Ею овладел внезапный и острый приступ гнева, чего она прежде за собой не помнила.

— Возьмите же больную. Видите, я падаю.

Кукунина и бровью не повела.

Когда Лиза укладывала Агафью Тихоновну в постель, та забормотала что-то, приоткрыв мутные глаза. Лиза разобрала наконец:

— Нюра, внученька…

Лиза хотела было сказать, что она не Нюра, но, сообразив, что больная тоскует о доме, о внучке, не стала ее разубеждать.

Агафья Тихоновна прижалась коричневой щекой к Лизиной руке, и Лиза заплакала. Она плакала, обняв старуху за шею, как если бы она была ей родная.

В дверь заглянула Кукунина.

— Иди отсюда б… к своим кобелям, — басом сказала санитарка.

Кто-то ответил голосом Лизы:

— Убирайся сама!

От неожиданности Кукунина попятилась.

— Да ты, да ты… соплячка! — взвизгнула она.

Но здесь не было Лизы-соплячки. А тот, кто был вместо нее, наступая на Кукунину, вытеснил ее в коридор и там отчитывал:

— Во-первых, вытри лужу возле уборной. Больные падать будут. Во-вторых, не вздумай Агафью Тихоновну привязывать!

— Да ты ополоумела? Да где ты хамства такого набралась? Мое дежурство…

— Вот именно. Твое дежурство, а ты стоишь как столб, рот разинула, а больные на полу валяются. Я тебя в покое не оставлю. Поговорим у Решетникова.

Кукунина задыхалась от злости. Она рассказывала потом:

— Когда тихоня-то эта начала меня крыть, у меня аж язык отнялся. Хочу сказать, заорать на нее, а у меня получается только «пфы-пфы». Вот ведь языка-то как можно лишиться. Форменный паралич.

Утром Лиза пошла к Решетникову. Проходя мимо женской палаты, где лежала Агафья Тихоновна и еще двое тяжелых, она, привстав на цыпочки, заглянула в дверное стекло: две толстые пожилые женщины, обритые наголо, находились в тупом забытьи. Веревок и досок на их кроватях не было. Зато кровать Агафьи Тихоновны была загорожена досками и перевязана веревками. В этой «упаковке» старушка лежала, как в гробу, как готовящаяся к отправке посылка.

«Мне назло связала…»

Агафья Тихоновна пыталась освободить руки. Худые и темные, они судорожно, беспомощно двигались, натыкаясь на веревки. Глаза ее были закрыты, на лице выражение муки. Она стонала.

«Сейчас я эти веревки…» Лиза рванула дверь, но та оказалась запертой на ключ.

Лиза кинулась наверх, в кабинет главного врача. У Решетникова был народ, пришлось ждать. «Пятиминутка», — сказала проходившая мимо больная и оглянулась на Лизу.

Лиза знала, что «пятиминутка» затягивается иной раз и на час. Ждать было несносно. Она неотступно думала о руках Агафьи Тихоновны — коричневых, горячих, судорожно двигающихся в тщетном стремлении освободиться… И Лиза, не дожидаясь конца совещания, ворвалась в кабинет.