Последняя командировка - [27]

Дмитрий Николаевич развернул их. Это был романс Рахманинова в старом, еще дореволюционном издании. На обложке нот была нарисована ветка персидской сирени. И эти ноты, а может быть, и девушка отчего-то напомнили Дмитрию Николаевичу детство. Мать его была аккомпаниатором в вокальном классе Ленинградской консерватории, и, бывало, к ним в дом приходили такие вот девушки разучивать свои романсы и экзерсисы, а на нотном пюпитре он часто видел романсы Аренского, Глиэра, Рахманинова в таком же издании. Только те девушки были русскими, а Одина настоящей хакаской.

Мельком на него взглянув, девушка взяла ноты и сунула куда-то за спину, но Дмитрий Николаевич успел разглядеть надпись, сделанную претенциозно-размашистым почерком: «Моей Одине» и неразборчивый росчерк подписи.

Арсений заговорил с Одиной о предстоящем спектакле, и Дмитрию Николаевичу не удавалось вступить в разговор, чтобы сказать артистке, как она ему понравилась. Одина слушала Обелина почтительно. К их столику пробирался высокий малый в меховой куртке. Шапку он только что снял и маленьким гребешком на ходу расчесывал светлые волосы.

— Наконец-то я вас нашел, — сказал он, ни с кем не здороваясь и обращаясь только к Одине: — Пошли домой. Я обещал твоему отцу, что доставлю тебя без промедления.

Арсений замолчал. Дмитрий Николаевич с любопытством разглядывал парня. Одина повернулась было к нему, но тотчас с вежливой улыбкой обратилась к Дмитрию Николаевичу:

— Познакомьтесь — Леонид Поярков. Поэт.

Молодой человек смутился, но сейчас же овладел собой:

— Ты так сказала, как будто бы я самозванец, а я самый настоящий поэт, и не местных масштабов, хотя пока еще только студент. А вы кто?

— Этот дяденька из Москвы, — сказал Арсений, — значит, тоже не местных масштабов.

— Ах, вот что? — обрадовался Поярков. — Тогда другое дело… — Он сел к их столику, не дожидаясь приглашения.

— А как же мой папа, который будет нас ждать? — насмешливо спросила Одина.

— Я извинюсь перед ним.

Пока Поярков подробно осведомлял Дмитрия Николаевича о своих успехах, Дмитрий Николаевич старался припомнить, где он слышал это имя: Леонид Поярков… Слушая его быструю и легкую речь, полную беспечной шутливости, добродушного и наивного высокомерия, находчивых шуток и неожиданных вопросов, Дмитрий Николаевич не хотел в него верить. Неожиданно для себя прервав Пояркова, он сказал:

— Я хоть и не читал ваших стихов, но почему-то не верю, что они хороши.

Стало тихо за столом, и тем неожиданнее прозвучал негромкий смех Одины.

Бледные щеки Пояркова вспыхнули; он не нашелся с ответом и, вскочив, ушел, не сказав ни слова.

Одина, перестав смеяться, оглянулась ему вслед, но за ним не пошла.

Разговор возобновился, словно Поярков и не появлялся вовсе.

Потом они проводили Одину до дому и получили приглашение к обеду:

— Отец рад будет познакомиться.

Дальше шли вдвоем, и Дмитрий Николаевич спросил о Пояркове:

— Он кем приходится Одине?

— Да что-то в’оде жениха. Она девушка се’ьезная, и надеюсь, пе’едумает. Этот парень н’авится женщинам, но в’яд ли способен любить.

— Мне показалось, что Одина к нему вовсе равнодушна.

— Кто ее знает… А как Поя’ков с тобой заиг’ывал? Как девушка.

— В нем есть что-то. Ты знаешь… эти серые глаза с прищуром и дерзкий нос…

— Он хвастлив и заносчив, но это от молодости и успеха. Он, в общем, талантлив.

— Здешний?

— Да. Мать у него живет в Иркутске, учительница…

Они добрались до дома. Аннушка заснула, не дождавшись их.

А на другой день утром сон Дмитрия Николаевича был прерван: кто-то негромко стучал во входную дверь. Стучал долго, но с перерывами. Дмитрий Николаевич не вставал, спали и Обелины. Вдруг внезапная догадка сорвала его с постели. Набросив пальто, Дмитрий Николаевич спустился вниз и отпер дверь: перед ним стояла маленькая женщина в железнодорожной шинели. Смущенно улыбаясь, она начала было извиняться.

— Лиза! — крикнул Дмитрий Николаевич и втащил ее в дом.

VIII

Он втащил ее в дом. В сенях было темно и холодно. Рука у Лизы тоже была холодная и жесткая, шинель отсырела и тяжело висела на плечах. Они ощупью поднимались по лестнице в комнату Дмитрия Николаевича, и он все еще держал ее за руку. Он шел, оседая на каждую ногу, держал палец у губ и бормотал: «Тише, тише», хотя Лиза и так двигалась совершенно бесшумно. Когда они были уже у дверей, послышался кашель Обелина и голос Аннушки:

— Сеня, там кто-то ходит.

Показался Арсений в пижамных штанах и рваной стеганой куртке, наброшенной на плечи, — печи выстывали за ночь. Он поднял голову и поглядел с удивлением на Лизу и Дмитрия Николаевича.

— Ко мне, видишь, приехали, — неловко улыбаясь, пробормотал Смольянинов, выпуская Лизину руку.

— Отлично, — сказал Арсений, и на лице его появилось приветливое выражение. Он был гостеприимен и всегда искренне радовался гостям, в какое бы время они ни появлялись.

— Извините, что я в таком виде, сейчас все будет в по’ядке, — и он скользнул обратно в комнату. Дмитрий Николаевич беспомощно оглянулся — ему не хотелось вводить Лизу в комнату с неубранной постелью, он был несколько растерян и не знал, что ему делать.

Повернувшись к Лизе, он театральным жестом протянул ей обе руки: