Последняя история Мигела Торреша да Силва - [11]

— Но математика, к счастью, не зависит от случая, — попытался ввернуть Мануэл.

— Конечно же, я принимаю его в расчет, это для меня необходимость. Ибо для большинства проблем, в принципе, существуют простейшие решения. Но поскольку счастье нам претит, а случай не предоставляется, мы ожесточенно что-то считаем, ломаем себе головы, спорим и при этом совершенно не умнеем. Счастливый случай и чистая математика так же неразрывно связаны друг с другом, как курица и яйцо.

Мануэл уставился на свою пустую чашку, как будто пытался найти там ответ.

— Одного я не понимаю. Ведь наука отвергает такие категории, как счастье и случай? И Церковь не допускает правоты случая. Для нее за всем стоит прежде всего воля Божья. А воля Божья не случайна.

— Именно так думает, конечно, твой духовник? — с иронией спросил Рибейро и потянулся к курительной трубке.

— А вы, что думаете вы?

— Я уверен, что Всевышний благосклонен к случаю, испытаннейшему средству против скуки.

— И у вас нет страха перед еретическими мыслями?

— Поскольку передо мной не Великий римский инквизитор, то страх не переходит границы разумного. Кроме того, противоречило бы здравому смыслу высказывать свои мысли где попало и кому попало.

Мануэл почувствовал себя польщенным, однако в него вселилась неуверенность.

— Бог не игрок! — сказал он.

— Не игрок — подходящее слово. Он — артист, скульптор, художник, поэт, как тебе будет угодно. Частично математика, частично свободная игра сил.

— Значит, все-таки игрок.

— И игрок тоже.

— Но у математики строгие правила и законы!

— Как и у любой другой игры. И все же результат неизвестен.

— Не прячется ли за каждой игрой скрытый механизм?

— Ты совершенно прав. И поэтому люди больше ничего, кроме тайного свода правил, не ищут. В видениях пророков или сивилл точно так же, как в звездах, в мистике чисел, в буквах и словах. Он есть и в историях твоего деда. Но только когда ты сам начнешь рассказывать, ты действительно нападешь на след этих историй — и раскроешь тайну их законов.

* * *

Мануэл Торреш да Силва, внук Мигела Торреша да Силва, штудировал арифметику и геометрию, на университетских семинарах узнавал о законах математики, а в долгих беседах со своим учителем о законах поэзии, и чем настойчивее проникал он в знания мира, тем яснее становилось ему, что и истории его деда чудесным образом следовали тем же законам. Потому что это были законы, которым следует жизнь.

День восемьдесят девятый: Развлечения

Мануэл ломал голову над сложными уравнениями, чертил, считал и жонглировал числами; подсчитывал, сколько прошло дней с тех пор, как он покинул свой дом; записывал, забавы ради, что произошло с того самого дня, когда он впервые услышал о числах Фибоначчи; отмечал как мелкие, так и важнейшие события; сам смеялся над этим своим развлечением, а на восемьдесят девятый день записал: «Прочитал о фасолефобии Пифагора, связанной, предположительно, с газообразующими свойствами этой бобовой культуры. Как раз сегодня я съел на обед большую тарелку фасоли со шпиком. Бедный Пифагор!»

После лекций студенты обычно встречались в кофейне и рассуждали о движении планет и о деревенских девушках: «Любой померанец мне милее, чем все расфуфыренные старые перечницы из Лиссабона!» Старики проводили время за настольными играми. «Не спи, сосед, бросай сюда кости». Кости падают, игрок булькает и икает от радости. «Два, три, шесть, стук, четыре, и, стук, пять!» Бутылка портвейна идет по кругу.

Студенты долго уговаривали Мануэла, пока он не поддался и не пошел с ними в гостиницу у реки, где в иные вечера звонарь играл свою «Staccato pastorale», но большей частью крестьяне танцевали фанданго под музыку цитр. Причем игравший на цитре касался только нескольких струн в триольном размере и той же рукой отбивал такт на деке своего инструмента. Казалось, мелодия состояла из постоянных повторений. Чем ближе к ночи, тем многочисленнее становилась насквозь пропотевшая трактирная команда, топавшая на танцплощадке, и лишь парочка игроков в карты, сидевшая в уголке, сохраняла спокойствие. Студенты спорили о реформах Помбала, ели козий сыр из Серра-да-Эштрела и были единодушны в том, что нужно заказать еще один кувшин крепкого вина из Баиррады.

День сто сорок четвертый: У моря

В это солнечное утро они отправились в путь очень рано. Впервые за долгое время Мануэл снова увидел море. Он снял туфли и побежал по песку, по границе между водой и сушей, чувствуя, как волны омывают его ноги и они увязают в мягком грунте. Его учитель медленно шел за ним.

Мануэл остановился, посмотрел на море и подождал, пока Рибейро догонит его. Некоторое время они молча шли рядом.

— Я попытался, — сказал Мануэл, — но ничего не вышло. Я целый день просидел в библиотеке, тупо разглядывал инкрустированную столешницу, мечтал о Бразилии, поскольку дерево было оттуда, смотрел на тысячи книг, расставленных на полках вокруг меня, спрашивал себя, какие истории заключены в них, размышлял и ломал себе голову над ужасающе чистым листом бумаги, не смог решить, с чего начать, и не написал ни строчки.

— И тем не менее все истории у тебя в голове!

— Я сидел там почти один, вокруг меня, подобно церковному зданию, высилась библиотека. Я вслушивался в тишину. Внезапно от этого безмолвия у меня начала раскалываться голова, но голос деда так и не зазвучал. Вероятно, эти истории не для бумаги. Вероятно, эти истории не для глаз, не для чтения, эти истории — для уха. Я читал у Лопе да Вега, что между чтением и слушанием имеется заслуживающая внимания разница. А именно: и там, и там — голоса, но один из них живой, а другой — мертвый.