Последняя индульгенция. Кондоры не взлетели - [20]

— Где вы родились? — внезапно спросил Розниекс.

— В Елгаве, — пожал плечами Ромуальд. — Так написано в моем паспорте.

— Да, правильно. А в какой больнице, не знаете?

Ромуальд покачал головой.

Розниекс встал, отодвинул стекло книжной полки и стал проглядывать книги. Нет, они были куплены не для декорации. Собраний в хороших переплетах почти не было. Удивляла разнообразность. Клер Галуа, Франсуаза Саган, рядом Федор Абрамов, Шукшин, Бубнис. Много латышских авторов. Книги покупались с выбором — сборники лирических стихов, много детских книжек.

— Детские — это, наверное, ваши? — Розниекс повернулся к Ромуальду, все еще стоявшему в дверях.

— Да нет. Мама их сама любила. Она часто говорила, что в сказках — подлинная правда жизни.

Были здесь и описания путешествий, несколько книг о зверях, пчелах, кое-что из медицины и педагогики, но ничего, что было бы связано с торговлей, бухгалтерией, финансами.

— Ага, — сказал Розниекс. — Значит, в магазине ваша мать работала не по призванию, а по необходимости.

«Так и бывает, — подумал он. — Человек интересуется многим, а найти свое настоящее место в жизни ему так и не удается. Многие проводят жизнь, так и не раскрыв своих возможностей. И школа тут помогает плохо — учеба идет по стандартным программам».

— У мамы не было специального образования, — проговорил Ромуальд. — Она очень хотела, чтобы я получил такую специальность, какая придется мне по сердцу.

— И вам нравится сделанный выбор?

— Откровенно говоря, не знаю.

— А почему мать выбрала для себя такую профессию?

— Она и не выбирала. Необходимость заставила, — Ромуальд говорил медленно, выбирая слова. — Когда я был маленьким, она работала в детском саду. И меня устроили в группу. Когда пошел в школу — перешла в столовую, где и меня можно было покормить. В магазин ее перевели потом. — Ромуальд вдруг покраснел и смутился, словно сказав что-то лишнее. — Не думайте, она не крала!

Розниекс снова обвел комнату взглядом. И действительно, ничто здесь не свидетельствовало о роскоши.

Он взял с телевизора небольшой семейный альбом. Он был полон фотографиями Ромуальда: и младенца на диване, и в матросском костюмчике, и на лошадке, в самолете, на новогодней ярмарке, Ромуальд и снова Ромуальд — до школьного выпуска, вместе с другими ребятами, с одноклассниками…

Друзей, знакомых, коллег Ольги Зиедкалне здесь не было. Действительно ли сын был единственным смыслом ее жизни? Лишь в самом конце альбома нашлась групповая фотография. Такие снимки делают в санаториях, домах отдыха. Похоже, что фотография была снята недавно. Человек тридцать у фонтана, на фоне горного хребта. Рядом с Ольгой — широкоплечий седой мужчина средних лет.

Розниекс вернулся к началу альбома, к фотографии, на которой Ольга была с мужем и маленьким Ромуальдом. «Странно, у него — ни малейшего сходства с матерью. С отцом? Тоже трудно сказать». Память подсказала, что у матери была нежная, белая кожа, она была склонной к полноте, с коротким носом и полными губами. Ромуальд — стройный, слегка сутулящийся, со смугловатой кожей, прямым греческим носом, карими глазами, темными волосами, правильными чертами лица. Такие лица бывают решительными, предприимчивыми, умными, даже наглыми — однако наивность и стеснительность Ромуальда доходили чуть ли не до простоватости. Маска? Нет. Иногда бывает, что за внешней простотой кроется ум и наоборот — невежество под вывеской эрудиции. Но Ромуальд не таков. Скорей — как кукушонок в чужом гнезде. Как росток, пересаженный в другую почву.

Розниекс просматривал книги, пока не почувствовал, что затекли ноги. Тогда он сел на восточный палас, едва не опрокинувшись на спину.

— Славный коврик, — пробормотал он, щупая мягкую шерсть. — Славный, — повторил он и улыбнулся Ромуальду, неловко переминавшемуся рядом.

— Мать очень берегла его, — сказал юноша. — Это какая-то память.

— Давно он у вас?

— Был еще на старой квартире. Я его помню, сколько и себя.

— А с какого возраста вы себя помните?

— Лет с трех.

— Расскажите, пожалуйста, о вашем детстве, о маме, о людях, каких вспомните.

— Разве это имеет отношение…

— Трудно сказать, — Розниекс с усилием поднялся. — Возможно, ваш рассказ нам и поможет. Настоящее ведь вытекает из прошлого, ничто в жизни не происходит без основания. У всего есть свои причины и следствия. И причины порой кроются даже в далеком прошлом. Кроме того, каждый человек в данной ситуации действует в соответствии со своим характером, и чтобы успешно расследовать дело, нужно как можно больше знать о самом человеке и его прежней жизни. — Розниекс поставил посреди комнаты стул, сел на него, вытянул затекшие ноги и взглянул на Ромуальда в упор. — Только не излагайте мне автобиографию, как отделу кадров. Рассказывайте обо всем так, как оно запечатлелось в памяти, как вы это видели, восприняли, поняли. И если не возражаете, включите ваш магнитофон, запишем наш разговор. Вечером я его еще раз внимательно прослушаю. Может быть, что-то и пригодится.

Ромуальд взглянул на следователя странно, словно желая сказать, что не следует тратить дорогое время на пустые разговоры, когда надо искать преступника, но промолчал. Перемотав ленту, он включил аппарат. Остановившись по другую сторону стола, опустил голову, словно собираясь исповедоваться.