Последняя бригада - [42]

«Мне не продержаться… Не продержаться…» Он чувствовал, как слабеет сердце. На миг ему привиделось, будто над ним склонился Сен-Тьерри и внимательно слушает. Надо вспомнить все слова приказа! Лервье-Марэ даже не пытался включить абстрактную память. Он просто постарался увидеть перед собой бумагу, на которой был написан приказ, и точно воспроизвести все линии, буквы, знаки препинания и подчеркнутые слова. Жак вдруг почувствовал, что может «заново прочесть» приказ, словно только что его написал. «Эскадрон занимает позицию на линии от…» Дальше шли названия населенных пунктов, которые смешались в памяти: Бодри, Мулен-Фандю, высота восемьдесят четыре… Какие же из этих пунктов располагались справа? Лервье хорошо знал местность, но еще лучше — карту. Закрыв глаза, он увидел серую штриховку, разбивку на квадраты в Ламбере, черный прямоугольник Шеневе, и на все это ему удалось по памяти нанести линию фронта.

Но плотная холодная мгла все больше и больше затягивала его. Он вдруг понял, какую роль играл бортик коляски, и налег на него всем весом. Пульс совсем ослаб. Из-под опущенных век покатились слезы, очки сразу потемнели, и пелена тумана подступила к самым глазам.

«И чего это я плачу?» — подумал Жак. Он плакал не от боли, а от бездонного чувства любви ко всему на свете. В детстве он тоже нередко плакал по ночам от смутной тоски, когда силы любви робко пробивали себе дорогу. Как недалеко ушел он от детства…

Когда мотоцикл въехал на большую аллею в Шеневе, Лервье-Марэ уже не сознавал, что они миновали лес, поля и виноградники. Туман смешался с сажей, которая падала, не переставая. Повсюду был запах сажи, вкус сажи, он давился этой сажей, которая комком стояла в горле и маленькими частичками въедалась в тело до самых ног.

Сирил въехал в парк на такой скорости, что все десять курсантов, находившихся в замке, сразу выбежали на крыльцо.

Но чех понимал, что резкое торможение может повредить умирающему, и сделал плавный круг по гравию двора. Когда парни увидели висящую на бортике окровавленную руку, они дружно выдохнули: «О-о-о!»

— В бригаду… — прошептал Лервье, почувствовав, что мотоцикл остановился.

—   Мы в бригаде, — отозвался Сирил.

По лестнице уже несся Сен-Тьерри.

—   Лервье, старина, Лервье! — повторял он.

Жак взглянул на него.

—   Господин лейтенант, — произнес он с такой нежностью, что у Сен-Тьерри свело скулы.

—   У меня был приказ… в руке… — И тут же начал: — Эскадрон немедленно занимает линию длительной обороны между фермой Бодри…

— Он читает приказ. Быстро, карандаш и бумагу! — сказал Сен-Тьерри окружившим его курсантам. — Нет, не надо, у меня есть!

И он начал записывать под диктовку.

Эскадрон — между Бодри и высотой восемьдесят четыре; бригада Фуа — Бодри; перекресток Лейфус — бригада Луана; Мулен-Фандю…

Сидевшего в луже крови Лервье-Марэ плотно обступили курсанты. Мальвинье машинально потирал руки. Голос раненого становился все тише.

— Бригада Сен-Тьерри…

Жак замолчал. Напряженное лицо лейтенанта низко склонилось над ним, точь-в-точь как в недавнем видении.

— …северная граница парка Шеневе… До Пюи-Вьей, — еле слышно прошептал Лервье-Марэ.

На покрытых пылью щеках залегли две глубокие морщины. Верхняя губа приподнялась, обнажив зубы. Лервье отчаянно шарил, шарил в памяти и в собственной крови. И видимо, нашел что-то важное, так как сказал:

— Командиры подразделений… к полудню… должны отправить полковнику… отчет о потерях…

Сен-Тьерри не удержался и печально поднял плечи.

—   Принесите ему попить, — велел он.

—   И никаких… отступлений… — с трудом произнес Лервье-Марэ как последнее указание.

—   Благодарю, Лервье-Марэ, — торжественно произнес Сен-Тьерри, понимая, что мучения Жака подходят к концу. — Вы настоящий герой.

Жак попытался улыбнуться, но слова уже не имели для него никакого значения. Ему сейчас с тем же успехом могли повесить на грудь любой крест, и он бы не отреагировал.

Умирающий повернул голову к Сирилу:

— Передай моей золотой мамочке… — И замолчал.

У него не осталось времени, чтобы закончить фразу: «…что я думаю о Боге». Голова его закинулась назад, и каска звякнула о бортик люльки.

Когда с него сняли очки, в ямах глазниц еще стояли слезы. В детских глазах застыл зеленоватый отсвет той тоски, что охватила его на рассвете, и была та тоска не чем иным, как предчувствием смерти. А вокруг глаз были иссиня-черные круги, точно нарисованные жирным карандашом. Такие круги проводят въевшаяся пыль, копоть и страх, которые мотоциклисты привозят из первого боя, и должен пройти не один день, чтобы они стерлись из памяти.

Сирил застыл в машине, судорожно сжав руль. Курсанты услышали, как Сен-Тьерри тихо, но отчетливо произнес:

— Как же я ошибался… Ошибался с самого начала…

Но что он хотел сказать, никто так и не понял.

—   А вы, старина, — обратился лейтенант к Сирилу, — с вами все в порядке?

—   Пожалуй, да, — медленно произнес он вслух, а про себя подумал: «Если бы я тогда забрал чуть левее…»

Тело Жака из коляски вынимали Юрто и Бруар де Шампемон. Бобби не двинулся с места.

—   Кто из вас хорошо знает его семью и может взять на себя ответственность за сохранность его документов?