Последний воин. Книга надежды - [14]

Гуртом пошёл покупатель часов с семи. Приценивались, пробовали ломтики с ножа, брали не шибко, помалу, но всё же брали. И у Александры брали, которая быстро скинула цену до семи рублей, и тем более у Миши. В основном покупали женщины. Пашута заскучал, за час не продав и кусочка. Подумал, если дальше так пойдёт торговля, пропадать ему на рынке до весны. Или пока сало само по себе не истлеет.

Но любопытно было наблюдать, как просыпается рынок, всё гуще наливаясь шумом и запахами. Заколдованный на века мир, куда люди приходят не только затем, чтобы купить себе еду, но и подышать терпким воздухом, прикоснуться к чему-то неизбывному, пьянящему.

— Постереги, паря, чуток. Я тут неподалёку сбегаю, — попросил сосед и подмигнул, кудрями плеснул.

Похмельная жажда его мучила, ясное дело. У Пашуты ноги подмёрзли, хотя он и намотал поверх шерстяных носков портянки, и валенки были справные, тоже Раймуна. От пола крепко сквозило. А вот Александре, худой и бледной, хоть бы хны. Ни разу носом не шмыгнула.

Теперь перед прилавком скоплялось сразу по нескольку человек, наконец какой-то неподходящий для рынка парень, в кожаном пальто и ондатровой шапке, обратился к Пашуте:

— Отпили, пожалуйста, от того куска.

— Попробуй сперва.

— Не надо. Сало хорошее, вижу.

— Сколько?

— Руби пополам.

В пополаме, который Пашута отвалил дрогнувшими руками, завесилось почти два кило.

— Упакуй получше, — попросил парень. — У меня сумки нету.

Испытывая к чудесному юноше симпатию, Пашута щедро навернул на сало бумаги и замотал вдобавок бечёвкой. Тючок получился аккуратный. Парень небрежно отслоил из толстого портмоне двенадцать рублей, сунул сало под мышку.

— Погоди, сорок копеек тебе сдачи, счас найду…

Парень улыбнулся, махнул рукой. Тут же из-за его спины вывернулась старуха, по уши замотанная шерстяным платком.

— А это почём? — ткнула пальцем в Мишино сало.

— Восемь.

— А это?

— Шесть.

— Дай-ка лизнуть.

Пашута подал ей дольку на ножичке. Старуха зажмурила глаза, причмокнула, пожевала губами. Бодро приказала:

— Режь триста грамм, сынок.

Свершилось обыкновенное рыночное чудо. Уже около Пашутиного сала очередь вытянулась. Он еле поспевал угождать. Александра над ухом заунывно рявкнула:

— Бери сало! Сало бери! Лучшего не бывает. Не пожалеешь. Эй, хозяин!

Вернулся Миша, засиявшими глазками мигом оценил ситуацию, шепнул, обжёг перегаром:

— Вздымай цену, дурень! Вздымай, тебе говорят,

Пошёл у него на поводу Пашута себе на горе. Мужчине в овчинном полушубке сказал:

— Точка. По семи рублей продаю.

— Что так? — удивился покупатель. — Тем по шесть, а мне семь? Это почему?

— Не хошь брать, иди гуляй! — ответил сосед за Пашуту.

Покупатель, поминая чёрта, отчалил. И очередь мгновенно рассосалась, стёрлась, как сновидение.

— Вешалки тебе продавать, а не сало, земляк, — разочарованно укорил Миша. Соседка злорадно добавила:

— Ишь, разогнался. По семь! Благодари бога, по шесть-то брали, дураки.

Всё вернулось на круги своя. Соседи не так чтобы шустро, но без особых проволочек сбывали товар, а Пашута стоял меж ними над своим жёлтым салом окаменевшим памятником. Но всё же сотенка, пожалуй, шуршала в кармане. Если бы не деньги, он мог подумать, что удача ему привиделась. Что ж, можно пока позавтракать, заслужил. Уходя, бережно закутал сало чистой тряпицей.

Пока пил чай в закусочной, азарт всё ещё томил его. Такой же, как в картах, когда он, бывало, по молодости лет просаживал в банчок полную зарплату за ночь. Так же руки подрагивали и сердце разбухало. А потом был в его жизни период, когда повадился ходить на ипподром. Там тоже легко раздевали догола голубчиков. Зато время чудесно и гулко летело, круг за кругом, оставляя лишь дивную пустоту в груди, — такого и в любви не испытаешь. Игроком был Пашута, как всякий, кого сильно давит обыкновенность дней, и знал, что только мираж внезапной добычи приносит ощущение полноты бытия, утихомиривает душу на короткий срок.

Торопливо дожёвывая хлеб с колбасой, он уже устремился мыслями к прилавку, но странное видение удержало его на месте. В дверях закусочной на мгновение возникла девушка в дублёнке, в пушистой шапке, точно луч солнца упал в щель, посветил и потух, но Пашуту успел полоснуть по глазам. Он так и не донёс последний кусок до рта. Что-то жалобно всхлипнуло в сердце. Она не могла очутиться здесь, подумал он, потому что осталась в Риге, на вечерней улице. Её звали Варя. Она попросила проводить её до угла. И сказала ему: «Между нами ничего не может быть». Что-то вроде этого по смыслу. Но если она в Ленинграде и заглянула в закусочную, куда ей вовсе не следовало заходить, то это не могло быть случайностью. Он вылетел на улицу, сорвав на ходу унылый халат, которым его оделил сторож на складе. Ага — вон она погружается в рыночный зев, в руке у неё большая спортивная сумка. Но сперва надо убедиться, что не обознался.

Пашута крался за ней стороной и видел, как девушка покупала огромные груши у разудалого южанина в клетчатой кепке, потом грецкие орехи, потом дыню, И нигде не торговалась, ссыпала продукты в сумку, платила, доставая деньги из жёлтого кошелька, и уверенно спешила дальше. Пушистую шапку закинула за спину, чёрный шнурок, как ожерелье, перехватывал тонкую высокую шею. Светлые волосы при каждом шаге вспархивали на плечи. Она их откидывала нетерпеливым движением узкой ладошки. Он и глаза её разглядел, ясные, отчаянные, и, как и в Риге, чувство горькой потери охватило его.