— Вы птицу хоть покормите, — послышался вдруг гулкий бас Уилла. — А то она так долго не пролетает с вашей «Полевой почтой юности».
У Мортона родственников нигде поблизости не было, поэтому список он слушал вполуха, и новости не выбили его из привычной колеи.
— Дайте ему овса что ли! — раздался голос Лоры. — Иди ко мне, милая птичка, разносчик добрых вестей, жаворонок ты наш золотой, облачный странник ненаглядный…
— Да не ест он овёс твой, Лора, — сотряс прохладный воздух скрипучий смех Кевина. — Тебе бы стихи писать! А ему надо семечки, или хлебец. А то, реально, не долетит!
— А вот и напишу! Да, птичка моя хорошая? — откликнулась Лора, нежно поглаживая голубя.
Птицу накормили и согрели. Теперь оставалось надеяться, что она знает дорогу обратно. Джон с Эмили составили список всех здравствующих горожан, и, внеся в письмо некоторые сведения о жизни города, осторожно привязали его к лапке голубя. В записке также попросили, вдоволь посмеявшись, в следующий раз прислать с голубем мешок крупы и консервы, причем, чтобы нагрузка на каждую лапу была равномерной. Если к одной привязывается мешок, то к другой равновесное количество банок тушёнки!.. Дым на горизонте всё ещё поднимался в морозный воздух — голубя явно ждали домой.
— Ну, лети родной! — и Джон слегка подбросил птицу вверх, в направлении ожидающего возвращения своего посланника Дженкинса. Крылатый делегат сразу взял верный курс и полетел в направлении черного кустистого столбика, растущего, казалось, с самой линии горизонта.
Важные дела на этом и закончились, и Джон с Эмили направились в сторону дома. В ту же сторону направился и Пол, но Уилл остановил его.
— Погоди, Пол. Ты спешишь?
— Да нет, куда тут можно спешить…
— Пойдём тогда ко мне, потолкуем, — предложил Уилл.
* * *
Вскоре Уилл с Полом Монтгомери сидели в домике первого и чинно попыхивали трубками.
— Эх, у меня кое-что ещё в запасниках сохранилось! — говорил Уилл, разливая эль в бокалы. — Понимаешь, Пол, Джон верит в возрождение духа горожан. Он считает, что сейчас именно тот поворотный момент, когда люди просыпаются. Очищаются от долго копимого наносного. Когда…
— Я думаю, — прервал грозящий стать длинным монолог Пол, — что в этом совершенно точно есть доля истины. Я и сам с радостью прочитал на собрании пару своих юношеских стихов. А недавно даже взялся за новые. — Он помолчал, отпивая эль.
— И ведь странное дело, если б не все эти события, никогда бы я и не вспомнил про стихи. Никогда бы не услышал музыки Джона. И ещё много чего бы не произошло.
— Я тебе одну историю сейчас поведаю, — задумчиво проговорил Уилл, невольно вспомнив недавнюю радость людей, узнавших о своих родственниках, добравшихся невредимыми до Дженкинса. И продолжил после паузы.
— В молодости я ослушался родителей, и не пошёл по пути, который они для меня заготовили. Отец думал, что я буду продолжать его бизнес. То есть всю жизнь торговать в небольшой семейной забегаловке, позволявшей, надо сказать, жить всей нашей семье.
— И ты что же? — с интересом спросил Пол.
— А я… Как молния вдруг мелькнула, понимаешь? Осознание того, что так я и буду безвылазно торговать до конца жизни в том убогом городишке. Десять лет, двадцать лет, по праздникам, по будням; буду учить детей, что нужно семейный бизнес продолжать, буду копить деньги на свой дом, на новые вывески, тарелки, стаканы, прилавки; отцы — дети, дети — отцы, стаканы, прилавки, и этот круговорот бесконечен, из него не вырваться.
Тут Уилл хорошо приложился к бокалу, опустошил его, и стал набивать трубку.
— В общем, наверно ты уже понял, что я послал всю эту радужную перспективу к чертям собачьим. Ну и взамен был послан своим отцом куда-то примерно в ту же плоскость. А может и совсем в иную.
— Ага, вот оно что, — задумчиво протянул Пол.
— Да. Тогда я был ещё молод. Потом я работал на сотне работ разнорабочим, жил в хипповых коммунах, вбирал в себя идеи того времени, перемещался по стране почти без всякой цели. Но что я нашёл, что обрёл? Сомнения, друг мой, сомнения!
— Да бог с тобой, Уилл! У тебя, должно быть, жизнь такая интересная вышла, а ты не рад. Подумай, что было бы, покорись ты воле родителей!
— Да жил бы сейчас с женой и кучей внуков в том же квакучем болоте, где и родился, курятник бы этот родовой держал. Наливал бы содовую завсегдатаям бара, ежедневно подпирающим стойку полвека кряду, — к слову, таким же старым балбесам, как и я сам! — и Уилл, наконец, почувствовал, что напряжение спадает.
— Хех, вот именно! И со мной бы пиво не пил! И с Джоном. И много ещё чего хорошего тогда не явило бы себя белому свету. Давай-ка, кстати, ещё выпьем, добрый у тебя эль!
Тут Уилл наполнил бокалы и, вскинув взгляд вверх, загадочно улыбнулся.
— Что ж, значит, все идёт как должно. — И помолчав, добавил неожиданно даже для самого себя:
— Пол, а пойдём обратно на площадь!
— А что, пойдём! — живо откликнулся Пол.
— О, да! И кое-что захватим с собой! — довольно промурлыкал Уилл и вышел в сени.
Там друзья погрузили на санки шкуры, заострённые колья и дрова; канистру с элем тоже не забыли. И на площади развернулось небывалое доселе действо: со стороны казалось, что два дикаря в шкурах плясали вокруг огня, потрясая своими охотничьими пиками. Они двигались, будто подчиняясь некоему тайному ритму, и эхо далёких барабанов отдавалось у них в ушах, не достижимое для слуха других.
