Последний сын дождя - [7]

И то сказать, с чего ей было в них верить, в чудеса? Лишь однажды жизнь была для нее прекрасной, близкой к чуду: когда после свадьбы они с Иваном остались наконец одни, он — широкоплечий, красивый, кудрявый парень, бригадир лучшей в районе тракторной бригады — легко поднял ее, в белом платье, на руки и стал носить по избе, тихо что-то напевая, а она смеялась, обняв его за шею… Через год она родила сына, первенца, и, когда Иван привез ее из больницы, вечером, и малыш уснул, он снова поднял ее и начал носить по избе. Она опять смеялась, но прежнего счастья уже не испытывала, ибо знала, что впереди одно: школа, уроки, хозяйство, стирка и стряпня. Так и было, так и было. За этим мельтешеньем Иван становился все суше и чужее, дети — все ближе. Теперь уже только общая забота о семье и хозяйстве связывала супругов Кривокорытовых. Об этом подумала и загрустила почему-то Ксения Викторовна, жена председателя сельсовета, вспоминая странный визит Федора Сурнина, отца смышленой девчонки Дашки.

Пришел старший сын Колька — двенадцатилетний мальчик с тяжелым, исподлобным, будто сонным, но очень внимательным взглядом; тихо поел на кухне и исчез в своей комнатке. Она подошла к нему чуть погодя — сын уже спал, пухлые губы вздрагивали в улыбке, жалкой и иронической. Кривокорытова не ложилась спать, хоть и было уже поздно, сегодня ей хотелось дождаться мужа.

Прогремели сапоги по крыльцу, скрипнула дверь — он вернулся. Налил супу в чашку, поставил на плитку и стал ждать, когда согреется. Жена вышла на кухню, присела напротив. Иван долго молчал, обдумывая что-то свое. Вот взгляд его зацепился наконец за нее, он помотал головой и спросил недовольно:

— Ты что, Ксень? Спать ложись, пора уж тебе!

— Да вот, видишь… — Голос ее был тих и неуверен. — Тебя сегодня хотела дождаться.

— А зачем? Если дела, могли бы и утром поговорить. Запозднился я, совсем с делами смаялся…

— С делами ли ты смаялся, Ваня?

— Да тут всё вместе, ничего не понять! Закрутился, лешак подери! Везде непорядок, а толком разобраться — умишка, видно, нет. Или души не хватает моей… И отойти, отдохнуть — тоже не могу никак. Теперь вот домой пришел, поести бы, — а суп-от солоной! Хозяйка!

— Конечно, опять я вышла виновата.

— Я, я один виноват во всем! — Кривокорытов ударил себя кулаком в лоб. — Мои грехи, ах, господи ты…

— Не случилось ли чего, Ваня, когда ты в обед с двустволкой в лес бегал?

— А… а? Зачем это твой вопрос? Узнала уж чего-то? Выведала? Что знаешь-то, ну, говори!

— То и знаю. Ко мне тут Федор Сурнин прибегал, денег на лекарства просил. Кентавра, дескать, в лесу нашел, кто-то его поранил. Ты, что ли?

— Я, ага. По нечаянности, можно сказать. Страшно, необыкновенно как-то стало, ну, я и… А как стрельнул, так и наутек… до сердца страх прохватил. Так он что — живой, говоришь?

— Это не я, это Федор мне сказал. Денег на лекарства просил.

— Ты дала хоть?

— Дала, Ваня, — словно оправдываясь, сказала Ксения Викторовна. — Десятку. И еще сказала: ты, мол, Федор, должен в район о нем донести, а то мало ли что…

— Советы даешь, значит. А кто от тебя их спрашивает? Не спрашивают, так не сплясывай! Ждут его там, в районе, не дождутся!

— Ладно, Ваня, тебе виднее. Только сдается мне, что сочиняете вы всё, мужики, и никого-то вы там не видели…

— Видел! Видел, Ксенька! — Кривокорытов взял руку жены выше локтя и легонько сжал ее. — Ты вот у меня ученая, так скажи мне получше: какой он? А то я и вспомнить-то толком не могу… марево только колыхается…

— Что ж сказать… Если кентавр — значит, конь, а оттуда, где у коня голова идет, у этого — человечье туловище. Торс, ну, руки там, голова…

— Ага! Вот-вот! — подхватил Иван. — Точно, как сказала… И копытами словно гарцует так: цук-цук! Он по-человечьи-то хоть толкует?

— Согласно мифологии — да.

— Умный, наверно… Вот поговорить бы мне с ним. Кентавр, говоришь? Заня-атно… Не забыть бы мне пшенички хоть Федьке-то отнести, пусть кормит, может, выходит… Моя, моя вина, башка дурная!..

Густая темень стояла за окном. Прозвучали внизу шаги, глухие и уверенные: шел человек, гордый своей жизнью и работой. Он не обратил внимания на глядящих в окно вдоль улицы учительницу и председателя сельсовета. И не видел, как вынесся из-за крайнего дома полуконь-получеловек и, высекая копытами льдинки из частых лужиц, поплыл по деревне. Ветер рвал буйные волосы с запрокинутой головы.

— Это он, он скачет… ты видишь, Ксенька? — бормотал Кривокорытов, холодя стеклом раскаленный думою лоб. Она ничего не ответила, только крепче прижалась к нему.

Этой ночью он снова любил ее сильно и ласково.

6

Не спалось этой ночью егерю Авдеюшке Кокареву. Страх и удивление мяли его. Чувства эти пришли к нему еще днем, когда проходил он своим лесным дозором в окрестностях Пихтовки. Да, это Авдеюшко шел по лесу, где не было для него тайн, это он стерег его от непрошеных гостей, это он искал в который раз логово главного своего врага, Федьки Сурнина, вообразившего, будто лес — его вотчина и он может в нем вытворять все, что только ни взбредет на ум. Да кто ему разрешил, какие государственные органы? Главное, хоть бы человеком был, а то — дрянь, пьянь, сущий шаромыга!