Последний свидетель - [95]

— Вины! Это ты должен испытывать чувство вины! Ты бросил маму на долгие годы, не принимал в ее жизни никакого участия, и она молчала, не жаловалась. Ты и меня тоже бросил. Когда я был маленьким, мне страшно хотелось иметь рядом отца. Где ты был, спрашивается?

Питер не ответил. Томас даже не был уверен, слышит ли вообще его отец. Но ему сразу полегчало от того, что он смог высказать отцу все. Такая возможность вряд ли представится еще раз.

— Даже не помню, когда ты последний раз водил меня на прогулку. Тебя никогда не было дома. Карьера значила для тебя слишком много, некогда было проводить время с семьей.

— Я зарабатывал деньги для тебя и Энн, — обиженно заметил Питер.

— Да ничего подобного! Ты жил так, как тебе удобно. И жить стало гораздо лучше, когда появилась Грета, верно? Зеленоглазая Грета, так называла ее мама. Ты жил с ней в этом доме. Тебя интересовала только она. И еще — твоя блестящая карьера.

— Я с ней не спал… до того дня, как…

Питер осекся, и Томас закончил за него:

— До того дня, как мама умерла. Но ты сделал это в день похорон! Тогда и подслушал разговор, который так тебя взволновал, я прав?

Томас уже не мог остановиться. Он захлебывался словами. У Питера не было возможности вставить и слова и уж тем более — ответить хотя бы на один его вопрос, если б захотел.

— Твоя первая жена проводила первую ночь в земле, а ты сам в это время трахал свою секретаршу в Лондоне. Прелестная картина!

— Вот что, Томас, ты бы лучше заткнулся. — Питер наконец обрел дар речи. В голосе звучали грозные нотки, но Томасу было уже все равно.

— Но где-то в глубине души ты должен был знать, чувствовать, что это она подослала убийц в наш дом. Однако это ничуть не мешало тебе спать с убийцей твоей жены, мало того, ты даже женился на ней! Свинья ты, ничего больше, а этот твой дом — грязный долбаный свинарник!

Томас прокричал эти последние слова и даже с вызовом приблизился к отцу, чтоб не было шансов увернуться, когда Питер влепит ему пощечину. И он напросился. Питер размахнулся и ударил Томаса кулаком. Удар пришелся в уголок рта и был таким сильным, что сын отлетел, врезался в бюро и упал на пол.

Чисто инстинктивно Питер тут же протянул сыну руку, но затем отдернул. Он стал противен сам себе, но не желал в том признаваться. Вместо этого он пытался подавить угрызения совести, искать оправдательные причины, подвигшие его на этот некрасивый поступок. Томас сам виноват, кто, как не он, затеял эту непотребную охоту, это совершенно безумное преследование мачехи.

— Тебе не следовало так со мной говорить, — сказал он, глядя, как Томас медленно поднимается на ноги, прижимая ладонь к разбитой губе.

— Да пошел ты куда подальше, папа. — Злоба улетучилась из голоса Томаса, и эти слова проклятия он пробормотал еле слышно.

— Вот, возьми мой платок, — сказал Питер, но Томас отстранился. Сквозь пальцы сочилась кровь, капала на рубашку.

— Не хочешь, чтоб я пачкал кровью твой ковер? Боишься, что твоя женушка узнает, что я здесь был, да?

— Заткнись, Томас.

— А если не заткнусь? Что тогда? Снова меня ударишь? Ударишь, да?

— Нет. Прости, что я так поступил. Но я просто не мог позволить, чтоб ты так отзывался о Грете.

— Конечно, как можно! И вообще, она права, что убила маму, так получается?

— Она ее не убивала. Довольно. Не хочу больше об этом говорить, Томас.

— Но ведь полчаса тому назад хотел. Считал, что такое вполне возможно, верно? Это свидетельство о рождении сотворило настоящее чудо.

— Я сглупил. И мне очень стыдно. Но пусть это останется между нами, пусть целиком лежит на моей совести.

— Это если она у тебя имеется.

— Бессмысленный разговор, — устало заметил Питер. — Нам нечего больше сказать друг другу.

Томас отвернулся. Не то чтобы он был полностью не согласен с отцом. Ему хотелось обвинить отца в том, что тот не любит его, но какой в этом смысл. Он же не мог насильно заставить отца полюбить. Уже у двери Томас обернулся. Ситуация требовала последнего обмена упреками, но Томас так и не нашел нужных слов. И внезапно почувствовал, что страшно устал. Ощущение одиночества, отрешенности навалилось на него, подавило полностью, и слова отца доносились словно с большого расстояния.

— Можешь жить в доме «Четырех ветров» сколько душе угодно. И Джейн — тоже. Просто я не могу тебя больше видеть. После всего того, что случилось…

Внизу открылась и захлопнулась дверь. Грета вернулась раньше, чем он рассчитывал.

Вспоминая позже события этого дня, Томас удивлялся, почему не сошел вниз по лестнице навстречу мачехе. Ведь он бы смог объяснить ей свое присутствие в доме, сказать, к примеру, что попросил у отца разрешения забрать кое-какие свои личные бумаги. И еще: сможет ли их брак удержаться после того, как отца посетили столь серьезные сомнения? Тогда Томас принял решение спрятаться. И единственное объяснение этому поступку он находил в том, что победа, основанная на сомнениях, больше не испытываемых отцом, на деле никакой победой не является. Он мог отомстить за мать, лишь показав Грете, кто она есть на самом деле. Но для этого ему нужны были доказательства. А свидетельство о рождении — не доказательство. И использовать его против Греты он теперь не мог.