Последний шакальчик - [17]

Раф прошел по каменистому берегу к краю курортного причала. Это был неплохой причал и к тому же прекрасно оснащенный. К обитому резиной бортику была пришвартована одинокая стеклопластиковая моторка, но здесь мог бы пришвартоваться и средних размеров крейсер.

— Женщины будут мне благодарны. Вот так, мы признаем, что они существуют! У них не было даже документов, не было имен. И мир полон подобных им людей. После десяти лет гражданской войны в Югославии рабов и рабынь открыто продают в Судан. Курдов травят газами, как вредителей, в Ираке и стреляют без предупреждения в Турции. Сингалезцы убивают тамилов. Нельзя забывать о Восточном Тиморе. По всей планете потихоньку исчезают небольшие группы населения. По всему миру группки людишек прячутся испуганно, не имея ни документов, ни юридического статуса… Поистине безгосударственные люди мира. Мои люди. Но тут, на богатых северных островках, тысячам из них найдется место.

— Это серьезное и новое затруднение в операции, приятель. Ты обговорил это с Петербургом?

— Это новшество не требует обсуждений, — надменно ответил Раф. — Это нравственное решение. Людей не должны убивать на погромах скоты, которые ненавидят их лишь за то, что они отличаются от них. Как революционный идеалист, я отказываюсь мириться с такими зверствами. Угнетенные нуждаются в великом вожде. В провидце. В спасителе. Во мне.

— По твоим словам выходит — культ личности.

Взметнув длинный хайер, Раф горестно покачал головой:

— Ну да, полагаю, ты бы предпочел, чтобы все они потихоньку погибли! Как все и каждый в современном мире, кто никогда и пальцем не шевельнет, чтобы им помочь!

— А что, если местные возмутятся?

— Я дам иностранцам гражданство. Их голоса тогда перевесят голоса местных. Я буду диктатором, пришедшим к власти по праву, волеизъявлением большинства — ну не чудесно ли это? Я установлю постмодернистскую статую Свободы, которая осветит мир ради теснящихся масс. Свою, а не ту лицемерную ханжу, что стоит на Гудзоне. Беженцы — это не вредители, даже если богачи презирают их. Они — лишенные дома человеческие существа, у которых нет места, чтобы сомкнуть ряды. Пусть они сплотятся здесь вокруг меня! К тому времени, когда я отойду от власти — через много лет, когда я буду совсем седым и старым, — они будут творить великие дела на этих северных островках.

* * *

Проститутки прибыли на рыболовецком траулере. С виду они очень походили на обычных проституток из самой быстро растущей в мире экономики проституции России. Они вполне могли сойти за женщин из стран Балтии. Во всяком случае, внешне они были славянки. С борта траулера они спустились потрепанные качкой, но, похоже, преисполненные решимости. Не паникующие, не ошеломленные, не раздавленные ужасом. Просто группа из пятнадцати более или менее молодых женщин в микроюбках и спандексе, которым предстоит тяжкий труд заниматься сексом с незнакомыми людьми.

Старлитц был вовсе не удивлен, увидев, что проституток пасет Хохлов. Хохлова сопровождали два новеньких телохранителя. В силу необходимости число людей, посвященных в тайну местонахождения Рафа, было очень невелико.

— Ненавижу работу сутенера, — простонал Хохлов. На борту траулера он пил. — В такие дни я точно знаю, что стал преступником.

— Раф сказал, эти девушки — рабская рабочая сила из Боснии. Какая тут сенсация?

Хохлов даже вздрогнул от удивления:

— Что ты имеешь в виду? За кого ты меня принимаешь? Это эстонские шлюхи. Я сам привез их из Таллинна.

Старлитц внимательно наблюдал за тем, как телохранители гонят своих подопечных в сторону улюлюкающих скотов в сауне.

— Но, судя по речи, говорят они на сербо-хорватском, ас.

— Ерунда. Это эстонский. Не делай вид, что понимаешь эстонский. Никто не понимает этой финноугорской тарабарщины.

— Раф уверял меня, что эти женщины боснийки. Сказал, что купил их и собирается при себе оставить. Зачем ему говорить такое?

— Раф над тобой подшутил.

— Что ты имеешь в виду этим «подшутил»? Он говорил, они жертвы гулага насильников! Ничего в этом нет смешного. Просто никак не выставить такое смешным.

Хохлов воззрился на Старлитца в скорбном удивлении:

— Леха, почему ты хочешь, чтобы гулаги были «смешными»? Гулаги — это не смешно. Погромы — это не смешно. Война — это не смешно. Изнасилование это совсем не смешно. Человеческая жизнь, знаешь ли, очень трудна. Мужчины и женщины действительно страдают в этом мире.

— Это я знаю, приятель.

Хохлов оглядел его с головы до ног, потом медленно покачал головой:

— Нет, Леха, ты этого не знаешь. Ты не можешь этого знать так, как знает это русский.

Старлитц задумался. Это казалось неизбежной и неотвратимой правдой.

— Ты спросил этих девушек, из Боснии ли они?

— С чего мне их об этом спрашивать? Ты знаешь официальное отношение Кремля к конфликту в Югославии. Ельцин говорит, что наши братья, православные славяне, не способны на подобные преступления. А рассказы о насилии в лагерях — паникерская клевета, распространяемая католиками, хорватами и боснийскими мусульманами. Расслабься, Леха. Все женщины, кого я привез, — эстонские профессионалки. Даю тебе слово.

— Раф только что дал мне свое слово, что все обстоит иначе.