— Ненавижу Сибелиуса, — заявил русский мафиозо.
— Это финский национализм, — ответил ему Легги Старлитц.
— Поэтому-то я и ненавижу Сибелиуса. — Русского звали Булат Р. Хохлов. Когда-то он был офицером КГБ, отвечал за связи с военно-воздушными силами Афганистана. Как и многие ветераны афганской войны, Хохлов после развала Союза ушел в организованную преступность.
Старлитц профессиональным взглядом дилера осмотрел оттиск CD-диска и пластмассовые навески.
— Европейцы, уж конечно, делают вид, что им нравится эта классика, сказал он. — Почти как поп, но реальный продукт не продаст. — Он вернул диск в стойку. Уличный прилавок был снабжен хитро выверенной приманкой для туристов. Старлитц оглядел стеклянные клипсы и деревянные украшения, потом внимательно вперился в набор непристойных открыток.
— Здесь не Европы, — фыркнул Хохлов. — Это царистское Великое Герцогство с претензиями на буржуазность.
Старлитц пощупал сувенирную фуфайку из искусственного хлопка с комичным красноносым оленем на переду.
Под зверушкой красовалась сложная надпись на финноугорском — языке, зараженном умляутами.
— Это Финляндия, ас. Европейский союз.
Хохлов был обмундирован в совершенстве: в льняной костюм-тройку и щеголеватый соломенный канотье. Жизнь в новой России пошла ему на пользу.
— По крайней мере, Финляндия не вошла в НАТО.
— Да ладно тебе, Польша в него уже вошла. Смирись.
Они отошли к следующему столику, за которым орудовал миловидный финн в цветастой летней блузе и резиновых тапках. Старлитц примерил солнечные очки с вертящейся стойки. На пробу огляделся вокруг. Рынок. Картофель. Укроп. Морковка и лук. Корзинки с клубникой. Цветы и флаги. Оранжевые тенты над деревянными прилавками турок и цыган. Лосося здесь продавали прямо с палуб вонючих рыбацких лодчонок.
Хохлов вздохнул:
— Леха, ты не видишь исторической перспективы. — Он вытащил «данхилл» из красной квадратной пачки.
Подле него немедленно возник один из двух телохранителей Хохлова, своевременно щелкнув «зиппой».
— У тебя нет правильного чувства культуры, — настаивал Хохлов, вдохнул дыма и раскатисто закашлялся. Телохранитель убрал зажигалку в карман пиджака с эмблемой «Чикаго булле» и безмолвно удалился, мягко ступая в чистеньких «адидасах».
Старлитц, который пытался бросить курить, стрельнул у Хохлова сигарету, которую был вынужден прикуривать сам. Потом он заплатил за очки, отделив лососевого цвета полтинник от толстой пачки финских марок.
Хохлов ностальгически помедлил у Царицына Обелиска, воинственного монумента, увешанного гирляндами аристократических фетишей Романовых, отлитых в бронзе. Хохлов, чьи политические симпатии склонялись к правым из «Памяти» с налетом панславянской мистики, с неподдельным удовольствием похлопал гранитное основание памятника. Потом устремил взор на Эспланаду:
— Ратуша Хельсинки?
Старлитц поправил солнечные очки. Когда он, сидя в подвале в Токио, организовывал эту часть сделки, ему и в голову не пришло, что в Финляндии может быть столько света.
— Действительно ратуша.
Хохлов повернулся поглядеть на забрызганную солнцем Балтику:
— Как по-твоему, сможешь попасть в это здание с проходящего катера?
— Ты имеешь в виду лично меня? Даже не думай.
— Я имею в виду человека в наемном быстроходном катере, вооруженного ручным бронетанковым минометом со склада Красной Армии. Абстрактно говоря.
— Все в наши дни возможно.
— Ночью, — не унимался Хохлов. — Предрассветный рейд городских коммандос! Умно спланированный. Точно исполненный. Жесткая оперативная точность!
— В Финляндии лето, — сказал Старлитц. — Солнце не сядет здесь еще несколько месяцев.
Хохлов, вырванный из своих грез, нахмурился:
— Не имеет значения. В любом случае я не тебя имел в виду как агента.
Они, гуляя, побрели дальше. Финн за ближайшим столиком торговал большими расфуфыренными ондатровыми шапками. Ни один местный такого не купит, поскольку шапки были именно тем типом псевдоаутентичных культурных реликтов, какие фигурируют только в ориентированной на туристов экономике. Бизнес финна, однако, процветал. Он ловко проводил «Мастеркарде» и «визы» обгорелых датчан и немцев в прорезь ручного мобильного устройства, считывающего кредитные карточки.
— Наш человек прибудет завтра на копенгагенском пароме, — объявил Хохлов.
— Ты уже встречал этого типа раньше? — спросил Старлитц. Когда-нибудь вел с ним настоящие дела?
Хохлов двинулся бочком, швырнув тлеющий окурок «данхилла» на серую брусчатку мостовой.
— Сам я с ним никогда не сталкивался. Мой босс знал его в семидесятых. Мой босс курировал его через КГБ в Восточном Берлине. Тогда его взвали Раф. Раф Шакал.
Старлитц поскреб коротко стриженную тыквообразную голову:
— Я слышал о Карлосе Шакале.
— Нет, нет, — обиженно возразил Хохлов. — Карлос ушел на покой. Он в Хартуме. А этот — Раф. Совсем другой человек.
— Откуда он?
— Из Аргентины. Или из Италии. Он когда-то перевозил оружие между людьми Тупамаро и Красными бригадами. Мы думаем, что на деле он аргентинец, но родился в Италии.
— КГБ его завербовал, и ты даже не знаешь, кто он по национальности?
Хохлов нахмурился:
— Мы его не вербовали! КГБ не вербовал никого из семидесятников! Баадер-Майнхоф, палестинцы… Они всегда приходили прямо к нам! — Он с сожалением вздохнул. — Уизермены — как мне хотелось познакомиться с наркоманом-хиппи революционером из уизерменов! Но даже когда они собирались взрывать Банк Америка, янки и тогда отказались говорить с настоящими коммунистами!
