Последний сейм Речи Посполитой - [79]

— Дозвольте сказать, — вставил Сташек серьезным тоном, — нам помирать некогда, пускай это делают кто познатнее.

Заремба ушел, взволнованный этим рискованным проектом, и, если бы не возложенное на него дело и чувство дисциплины по отношению к начальнику, он с удовольствием принял бы сам участие в этой вылазке. Душа его рвалась к военным схваткам и приключениям. Гродно успел надоесть ему до смерти, а двойственная напряженная жизнь, которую ему приходилось вести, истощала его силы. Он буквально задыхался в этой атмосфере, проникнутой низостью и подлостью. Тысячу раз хотел он заклеймить подлецов, но должен был молчать и сдерживать благородное негодование. Вынужден был надеть на себя маску и быть равнодушным или, что ему было еще труднее, таким же, каким было большинство из высшего общества. Временами он чувствовал отвращение даже к самому себе. И в придачу к этим мукам образ Изы мучил его, как терновый шип, бередящий беспрерывно рану. Он не любил ее, но не мог еще забыть, что когда-то любил. Когда он думал о ней, сердце его затопляло презрение, но когда она появлялась перед ним, он бледнел, и звук ее голоса струил в его душу сладкий яд. Он убегал от нее, но в то же время посещал все ассамблеи и увеселения и там убеждался, как сильно жаждет он видеть ее, хотя бы только ее стройную фигуру. Знал цену ее сердцу и душе и все-таки тосковал по ней. И с жгучей завистью подумал о Качановском:

«Этот в трактирной девке увидит Венеру и найдет наслаждение в любом приключении».

— А я вас как раз ищу, пан поручик, — услышал он над самым своим ухом голос Клоце.

— А что случилось?

Он неохотно подал ему руку.

— Ничего особенного. У меня только есть поручение — свезти вас на обед к Сиверсу. Мотивы сообщит вам пан кастелян.

— Чересчур высокий порог для моих скромных ног. К тому же я уже обедал.

— Тем лучше. Туда так много тянется всегда народу, что нередко встают голодными из-за стола. Посол все скупее расходуется на угощение посетителей.

— Вероятно, они ему уже мало нужны! — буркнул Заремба, садясь в высокий кабриолет.

По дороге Клоце, считая его не только племянником кастеляна, но и очень близким ему человеком, разоткровенничался с ним о неприятностях, которые им доставляет камергер, не желающий слышать о разводе или хотя бы о раздельном жительстве с Изой.

— И на что ему красавица жена? Другие пользуются ее ласками, а у него только слюнки текут! — цинично рассмеялся Клоце. — Вся эта история ужасно нелепа! Разводиться с одним, когда еще в другом не уверена, поскольку тот все откладывает решительное предложение. Конечно, здесь замешан не кто иной, как Зубов. Целые дни просиживает у пани камергерши, а князь с ума сходит от ревности за дверью. Вчера избил каблуками гайдука за то, что тот попался ему на дороге. Ах, эти женщины, эти женщины! — причмокнул он своими чувственными губами и засмеялся так, что живот его затрясся и забрякали на нем цепочки и брелоки. — Пани камергерше хотелось бы иметь, как у всех знатных дам, одного любовника для будней, другого для праздников, еще нескольких — в промежутках, а мужа — чтобы покрывать расходы! — зарокотал он раскатистым смехом над собственной остротой, не замечая, что Заремба судорожно сжимает зубы. — У нас еще одно огорчение, похуже, — вздохнул Клоце и стал шептать Зарембе на ухо. — Пани кастелянша отказала в своей подписи на полномочной доверенности. Сколько лет была во всем покорна, а сейчас, когда нам приходится трудно, выпускает шипы. С паном кастеляном от досады чуть не сделался удар. В ее отказе он видит недостойные происки Капостаса, ее варшавского банкира, который как раз теперь приехал и занимает ее иллюминатскими и астрологическими гороскопами. Здесь кроется настоящая интрига, так как сейчас же после кабритовских банкротств золото точно в землю провалилось, и никак его оттуда не достанешь. Даже у самых богатых не хватает наличных денег. Кастелян хочет позондировать почву у Сиверса. Я ему не советовал, так как Сиверс часто сам ищет спасения у Мейснера. Даже Бокамп нередко перехватывает для Сиверса у ростовщиков тысчонку-другую. Только Бухгольц мог бы для кастеляна что-нибудь сделать.

— Бухгольц? — не поверил Заремба собственным ушам. — Посол прусского короля?

— Он один мог бы дать взаймы и не на слишком тяжелых условиях.

— Это для меня ново, — то, что я от вас слышу.

— Ведь прусские дела не сегодня-завтра должны поступить на обсуждение сейма, — продолжал нашептывать Клоце, наклоняясь к его лицу, — и должны получить утверждение во что бы то ни стало, — прибавил он с жаром. — Но оппозиция жестоко этому противится. И не только оппозиционеры, бунтари и сеймовые крикуны становятся нам поперек дороги, но и некоторые министры и сторонники России. Ненависть против пруссаков возрастает с каждым днем, обращается уже на особу посла, и он не решается уже показываться на улице без вооруженного конвоя. Мы знаем, что Сиверс все это разжигает и исподтишка направляет озлобление общества в сторону Пруссии. Кастелян много может сделать, чтобы создать в сейме благоприятное большинство, но он не хочет и слышать об этом из-за каких-то ребячьих сантиментов. Как будто дукаты сами сыплются с неба. Я готов отказаться от своей службы, если мы не воспользуемся таким стечением обстоятельств.